Роберт Чамберс: Пенумбра. Шесть готических рассказов.

Стоит так же учесть тот факт, что в то время я был закостенелым, убеждённым материалистом, что во многом вполне свойственно студентам-медикам, как только они худо-бедно начинают разбираться в анатомии и устройстве нервной системы человека, после чего сразу же мнят из себя невесть что, истинных гениев, перед которыми открыты все тайны мироздания. Они начинают истово верить в то, что могут всецело подчинить себе природу, словно серафимы предсмертного часа, от чьего последнего слова будет зависеть чья-то жизнь… или смерть. Я тоже был таким, и считал веру во всё, что не подчиняется законам материального мира заблуждениями невежд, романтиков, и глупцов, далёких от науки и здравого смысла. Контраст моих убеждений и пережитого опыта, само собой, усилили мой страх, который теперь медленно овладевал мной тем сильнее, чем гуще были тени в сумерках.

Я никогда не вел дневник, но моя память остаётся верной мне, потому что я точно помню последовательность происходивших со мной некогда событий. Я могу крутить их в памяти, как калейдоскоп, потому без труда воспроизвожу в памяти любой инцидент, связанный со Смитом, поскольку их количество с того момента постоянно росло.

Прежде чем продолжить свой рассказ, врач замолчал и, повернувшись в пол оборота, положил трубку на стол за своей спиной. Пламя в камине теплилось едва-едва, постепенно превращаясь в мерцающие, алые угольки. Тишина в большом зале была настолько густой, что едва трубка коснулась поверхности стола, звучное эхо пронзило зал до основания, пробравшись даже в дальние, тёмные углы, полные чёрных, как зола, теней.

«Одним вечером, когда я проводил время за книгами, дверь комнаты отворилась, и Смит зашел ко мне, даже не сочтя нужным как-то оповестить о своём присутствии. Было уже часов десять, и я в достаточной степени устал, но присутствие Смита резко заставило меня оптимизировать свои жизненные ресурсы. Мои попытки призвать его к банальной вежливости были проигнорированы, поскольку он сразу перешел к делу. Он просил меня вокализировать, а затем озвучить для него некоторые слова на иврите. Едва я выполнил его просьбу, он внезапно спросил, есть ли в моей библиотеке крайне редкий древнееврейский трактат, название которого он тут же озвучил»

Не имею ни малейшего представления, откуда он узнал, что у меня есть данный труд, чем очень озадачил меня; но моему удивлению не было предела, когда я наблюдал за тем, как он спокойно пересёк мою комнату, подошел к книжной полке и взял книгу в руки ещё до того, как я дал ему на это своё согласие. Было абсолютно очевидно — он точно знал, где я храню его. Я решил, что с меня довольно неведения, и начал задавать вопросы. Проявляя уважение к собеседнику, я не давил на Смита, деликатно продумывая каждый вопрос, дабы наш разговор хоть немного напоминал светскую беседу, меж тем он отвечал скупо и неохотно. Он перевёл свой взгляд на меня, оторвавшись от раскрытой книги, которую он читал с выражением полного понимая сути написанного, после чего слегка склонился надо мной и серьёзным тоном сказал:

«Ваши вопросы, само собой, вполне имеют смысл» — это был единственный ответ, которого я сумел от него добиться.

Он задержался у меня где-то на четверть часа, после чего незамедлительно покинул меня, спустившись к себе, сжимая в руке мой еврейский трактат, но о чём-то вспомнив, остановился и вновь начал подниматься по лестнице. Выявив его намерения, я быстро закрыл дверь на засов.

Но несколько мгновений спустя, прежде чем я успел вновь открыть книгу, или хотя бы отправиться от столь неожиданного визита, я услышал, как дверь в мою комнату снова открылась и Смит вновь взгромоздился надо мной. Он стоял рядом со стулом, на котором я сидел и смотрел сверху вниз. Он не нашелся как-то оправдать своё присутствие, склонившись над моей лампой для чтения так, чтобы сквозь горящее пламя он мог видеть мои глаза.

«Надеюсь, — прошептал он. — Надеюсь, вас никто не беспокоит ночью?»

«А? — пробормотал я. — Беспокоить ночью? О нет, спасибо за беспокойство, во всяком случае, я не знаю об этом».

«Я рад, — искренне ответил он, игнорируя моё удивление пополам с замешательством от столь неожиданного вопроса. — Но помните, если вдруг что-то всё-таки нарушит ваш покой, вам стоит немедленно сообщить мне об этом».

Он вновь спустился по лестнице и вернулся в свою комнату. Несколько минут я находился в прострации, пытаясь сделать логические выводы из недавних событий. Я был уверен, что он не безумец, скорее он был жертвой каких-то несущественных заблуждений, которые постепенно культивировались в нем вследствие замкнутого образа жизни. Я читал в прошлом те книги, к которым Смит проявлял наибольший интерес. Все они, так или иначе, имели непосредственное отношение к средневековой магии или были связанны с каббалой. Слова, которые он просил меня правильно произнести для него, были, скорее всего, «словами власти» — изречения, которые должны были произноситься с должным усилием воли за спиной жертвы, ставя за цель вызвать практический результат или создать некие особые вибрации духовной, внутренней энергии, чтобы снять завесу ограничений и расширить пределы собственного восприятия действительности.