Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

– И что ты видишь, взглянув на меня? Пепел? Когти? Черные крылья? Ты видишь чудовище из плоти и крови? Или ты видишь чудовищную душу?

Корделия насторожилась, внимательно приглядываясь к нему.

– Я вижу мужчину, лицом похожего на ангела, – после краткого раздумья проговорила она. А потом ей пришлось сощуриться от яркого света свечей. Он ослеплял ее, как будто она произнесла святотатство.

– А если бы этого лица не было, я бы понравился тебе тогда? – осторожно спросил Донатьен, его пальцы в сверкающих перстнях судорожно сжали рукоятку столового ножа.

Корделия недоуменно пожала обнаженными плечами, наводящий вопрос она пропустила мимо ушей.

– Ты не мог выглядеть иначе.

В тот вечер она была в этом так уверена, что никто не смог бы внушить ей другого. Ни один ангел на фресках не смог бы соперничать с хозяином этого дома. Лицо Донатьена было самым прекрасным из всего, что она когда-либо видела.

Ран на ее коже становилось заметно больше. Клер даже начала с облегчением думать о приближении осени и холодной погоды. В жару скрывать шрамы под одеждой довольно затруднительно. Девушка в теплой куртке с глухим воротником летом привлекала всеобщее внимание. Ей были неприятны изучающие взгляды, как будто люди пытались выискать в ней нечто предосудительное. Люди, которым она, возможно, спасала жизнь. Ведь следующий выбор изувеченного вполне мог пасть как раз на них. Изувеченный! Так она его теперь называла. И именно из-за него ей приходилось увечить саму себя.

Средство, которое она изобрела от нападок демона, было болезненным, но эффективным. Ему приходилось отступать. Люди, которых он наметил в жертвы, вместо неминуемой смерти отделывались легкими травмами. Клер удалось навестить в больнице нескольких из них. Все они клялись, что перед аварией видели в толпе незнакомого человека с удивительно красивым лицом, который почему-то привлек их пристальное внимание. Хоть никто из них и не был художником, способным нарисовать это лицо, Клер знала, кого они имеют в виду. Кому, как не ей, было знать, что это лицо и вправду поразительно красиво. И вместе с тем смертоносно.

Уже не в первый раз она брала в руки нож и подносила лезвие к своему лицу. Решится ли она когда-нибудь поранить собственное лицо? Тогда, когда на ее теле уже не останется нетронутого места? Хватит ли у нее смелости?

Многие назвали бы это безрассудством. Зачем причинять себе боль ради спасения других? Но для Клер это стало необходимостью. Пусть эти люди и были ей незнакомы, но она не могла иначе.

Ей не было страшно. Она уже привыкла брать в руки лезвие ножа и подносить его к своей коже. Обжигающая боль стала почти привычной. И все-таки Клер морщилась, нанося себе порезы. Приятной эту боль назвать никак нельзя. Приятным было лишь ощущение того, что ей снова удается изгнать демона. Пускай ненадолго. Но даже крошечная победа лучше, чем ничего. Клер нравилось глядеть на пустое зеркало, в котором не шевелится больше ужасающее существо. Хотя пустым зеркало становилось только после того, как она в очередной раз пускала себе кровь.

Клер старалась каждый раз отыскать на своем теле нетронутый участок кожи, хотя это становилось все труднее. Порезов и рубцов осталось очень много. Они, как зловещий рисунок, испещряли плечи и руки. Клер утешала себя тем, что каждый шрам на ее теле – это чья-то спасенная жизнь. Такими увечьями нужно гордиться, а не стесняться их. К сожалению, люди на улицах считали иначе. Сколько же по городу слоняется зевак, которым до всего есть дело. И с какой брезгливостью они готовы рассматривать чьи-то раны. Она ведь делала это не для собственного удовольствия. Но, очевидно, в мире хватало садомазохистов, вызывавших всеобщее презрение. И если она выходила на улицу без куртки, то ее принимали за одну из таких. За последовательницу садомазо или какую-то сектантку, которая режет себя во славу сатане и получает от этого извращенное удовольствие.

На самом деле все обстояло иначе, но кто бы этому поверил. Чтобы узнать, как другому тяжело, нужно оказаться в его шкуре. Клер не подозревала, как жутко быть изувеченным, пока не начала практиковать порезы на самой себе. Раньше она рисовала кистью по бумаге, теперь лезвием по коже. Второе было более волнительным и куда более болезненным. Но если она прекратит свое занятие, то снова начнут погибать люди. Она этого не хотела. Уж лучше принести в жертву свою красоту, чем чьи-то жизни.