Альбина Нури - Пассажир своей судьбы [litres]

Я ждал, что мать будет довольна – ей нравились подобные вещи. Но она отреагировала так, что мне стало совестно: ведь я желал не обрадовать ее, а преподать урок.

Мать взяла статуэтку в руки так, будто это была невиданная драгоценность, прижала к себе, опустив голову. А когда посмотрела на меня, я увидел, что она плачет. Ее растрогало, что я не пожалел для нее денег, преподнес именно то, что ей самой хотелось бы получить.

– Сама бы никогда ее не купила, – призналась она. – На себя ведь жалко. Да и вещь-то, по сути, бесполезная. Не посуда или демисезонные сапоги, без нее можно обойтись. Такую Даму, – мать сразу придумала ей имя, – только в подарок получают. Если есть, кому подарить.

В общем, у меня в душе был раздрай. Вроде и рад, что мать счастлива, и гложет ощущение, что обманул ее. Красавицу Даму, которая сначала так понравилась мне, я с той поры недолюбливал.

А сейчас понял, что она может помочь.

Подойдя к статуэтке, я взял ее и бросил об пол. Закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что она стоит как стояла: прелестная наездница по-прежнему гарцует на своем коне. То, что прежде было так легко сделать, оказалось непосильным, невыполнимым.

Я попытался вызвать у себя злость и ярость, как тогда, когда мне удалось захлопнуть дверцу шкафа. Но ничего не вышло: на сердце была только грусть. Глядя на Даму, я думал, что если бы мог вернуть все назад, то многое сделал бы по-другому, и подарок подарил с другими чувствами.

– Прости, мам, – сказал я. – Мне так жаль, что мы мало понимали друг друга. Прости, что подвел. – Я протянул руку и дотронулся до статуэтки. – Если все получится, я подарю тебе что-то действительно хорошее.

Произнося эту последнюю фразу, я собрал в комок все, что было в душе, всю любовь и надежду, и смахнул Даму с полки.

Раздался тихий печальный звон. Разбитая фигурка лежала на полу. Я поспешно перешагнул через осколки и пошел в прихожую, где стоял оторопевший Федор. Мать вышла из кухни – к входной двери мы подошли одновременно.

– Моя Дама! – прошептала она. – Как Дама могла разбиться? Она же стояла далеко от края!

– Я сделал это, мам. Разбил твою Даму. Так было нужно, – сказал я, взяв ее за руку. – Пожалуйста, услышь меня, мама! Федор не должен уезжать.

Говоря о себе в третьем лице, я не находил это странным. В тот момент мы были разными людьми, находились по разные стороны бытия. И я сегодняшний был мало похож на себя – вчерашнего. Федор был моложе на целую вечность, проведенную мною в поезде.

Лицо матери исказилось от страха. Видимо, я все же смог до нее достучаться, и сейчас она балансировала на грани двух миров, не сознавая, что происходит. Ее разум не мог осмыслить моих слов, кожа не ощутила прикосновения, но душа – крылатая, бессмертная душа, не знающая границ, – восприняла все и застонала-заплакала.

– Тебе не надо ездить, – с мукой в голосе тихо проговорила мать.

– Мам, не начинай, прошу тебя!

Я застонал: как, скажите, как Федор мог не заметить ее страданий?!

– Ты не понимаешь. – Мать не собиралась сдаваться. Теперь мы с ней были на одной стороне, и я, затаив дыхание, ждал. – Дело не во мне и не в тебе. У меня дурное предчувствие. Эта поездка добром не кончится. Дама не могла упасть просто так!

– Правильно! Правильно, мама! Ты умница!

До Федора, похоже, наконец-то дошло, что происходит нечто странное. Поведение матери, интонации, с какими она говорила, были необычны. Он должен, обязан был сбросить сумку с плеча и остаться дома!

Но вместо этого Федор тоже подошел к матери, обнял ее, прижал к себе. Я отшатнулся, наблюдая, как он успокаивает ее, уговаривает не быть суеверной, извиняется за свои слова об отце. Она еще пыталась переубедить сына, но уже готова была отступить, признавая поражение: у нее нет веских аргументов, а его слова звучат разумно.

Подняв голову, мать смотрела на Федора горящим, измученным взглядом. Знает: все напрасно, он сейчас уйдет. А Федор, которому было не по себе от всего этого, пообещал звонить и вышел из квартиры.

Вышел, не подозревая, что уже не вернется.

Мать стояла на пороге и глядела ему вслед. Федор не видел, что она плачет, но я знал: на сердце у него тяжело. Может, обернись он, заметь ее слезы, вернулся бы, но…

Мне хотелось остаться дома, рядом с матерью, но я не мог. Дело было даже не в том, что пойти за Федором – необходимо, поскольку оставался еще крохотный шанс каким-то способом задержать его. А в том, что меня властно, необоримо тянуло за ним, словно я был прочно к нему привязан.