Максим Кабир - Скелеты

«Церемония» была слеплена из троих студентов техникума и одного тридцатилетнего неудачника. Двадцать девятого числа это чудовище Франкенштейна выберется на провинциальную сцену, и станет ясно, живо оно или нет.

— Кайф, — просиял Кеша, закрыв ладонью струны. — Вот это поэзия, Платоша, а не то дерьмо, что ты нам носишь.

— Пошел ты, — фыркнул вокалист.

Платон был неплохим парнем, талантливым, с рок-н-ролльным вокалом и правильной хрипотцой. И стихи его, пусть слегка наивные, транспарантные, под Кинчева, иногда сверкали удачными строками и самобытными метафорами.

Хитров мысленно нарек музыкантов «молодняком». Жена ворчала: что ты возишься с пацанами? Своего ребенка мало? Он боготворил Юлу, но и «Церемония» была его дитем, пусть косым да горбатым. Посигналила из сырого чернозема будней: раскапывай меня, папка. Пора.

— Не обращай внимания, — сказал Хитров приунывшему вокалисту. — Твой «Марш» — бомба.

Он знал, что на грядущем фестивале Платон будет участвовать и в роли поэта.

— Так что, братва, — окликнул Хитров парней. Те уже надевали шапки и обматывались шарфами. Навьючивали гитарные кофры. — Берем эту телегу?

— Спрашиваешь, — сказал Платон.

— Без базара, — поддакнул Паульс. — Откатать еще надо.

— Откатаем.

Они обменялись рукопожатиями. Кеша и Паульс покинули обвешанную плакатами и вымпелами репетиционную базу. Платон топтался на пороге, теребил в руках перчатки.

— Толь, — произнес он робко. — Я тут новый текст набросал, глянешь дома?

— Ага!

Платон вручил товарищу сложенный пополам листочек и ретировался.

Размышляя о выступлении, Хитров сдвинул к стене стулья, накинул куртку. Бережно спрятал в рюкзак тетрадку со стихами Ермака. Каморка, в которой музицировала «Церемония», находилась над актовым залом, на чердаке. Дом культуры любезно предоставил группе уголок: Хитров был здесь своим, трудился звукорежиссером, записывал народные ансамбли, заседал над микшером во время концертов и городских праздников.

Он запер дверь и протиснулся мимо свалки гипсовых бюстов. Спустился на второй этаж, зашагал по просторному коридору. Часы показывали девять вечера, Юля уже спала.

«А вдруг я, правда, использую группу как прикрытие? — затревожился Хитров. — Задерживаюсь на репетициях, чтобы не слушать Юлькин рев? Чтобы не раздражаться?»

Его охватила тоска по семье, будто до дома было не десять минут езды, а сотни космических парсеков.

Посторонний звук вклинился в гулкую тишину ДК. Он доносился справа, из темного и узкого коридора, ведущего к женскому туалету. Быстрые шаги по плитке.

Хитров оглядел закоулок. Кому там бегать в такое время? Девочки из танцевального ансамбля «Грация» разошлись еще в семь, а работниц Дома культуры после шести не сыскать с огнем. Может, «молодняк» презрел гендерное разделение туалетов?

Завхоз Сергеевна вечно экономила, и лампочка в коридоре горела лишь одна, над поцарапанным пианино. Несчастный музыкальный инструмент громоздился в нише словно для того, чтобы дамы, ожидающие свободной кабинки, имели возможность развлечь себя игрой.

Хитров стоял у сумрачного коридорного устья, а в глубине капала, разбиваясь о рукомойник, вода, и кто-то дышал, громко, как в микрофон. Не в туалете, ближе. Возле ниши. Кто-то скорчившийся прямо за пианино: вот же шевелится на квадратах плитки тень.

В пустом здании заиграла луридовская Candy Says. Хитров вынул вибрирующий телефон. Лариса просила купить бутылку минеральной воды.

— Будет сделано! — он кинул прощальный взгляд на пианино в полумраке и засеменил по лестнице. На своем посту дремал сторож, потрепанный жизнью мужик с красным новогодним носом. Валик, но за глаза все называли его Чупакаброй. В честь мексиканской кровососущей зверушки. Кровь коз дядя Чупакабра не пил, зато регулярно подкреплялся дешевым самогоном.

— Отыграли? — даже сквозь отделяющее дежурку стекло Хитров учуял едкий перегар.

— Да, дядь Валик. — Хитров отдал сторожу ключи. — Чердак я запер.

— А я за тобой запру, — сказал Валик, бесполезный и мирный пьяница. У начальства не хватало твердости уволить его. Четырнадцатого апреля, в день вывода войск из Афганистана, Чупакабра цеплял на рубашку орден воина-интернационалиста и просил Хитрова включать ему песню Юрия Лозы «На маленьком плоту». Объяснял заплетающимся языком, что под эту песню его рота уходила из Кандагара.

Хитров отсалютовал сторожу. На улице падала мелкая крупа. Голову гранитного Ленина увенчала снежная шапка, вроде пыжика, популярного в эпоху позднего СССР. Площадь с одной стороны подковала вогнутая глыба ДК, с другой — остановка, супермаркет и рюмочная «Терем». По пустынной проезжей части ковылял простоволосый коллега Чупакабры.