Джон Лэнган - Рыбак

За дверью меня ждал Оливер, одетый в джинсы и «выходную» толстовку. Он извинился за визит в столь ранний час – просто пообещал Сэйди сходить на рыбалку этим утром, и она спросила, почему бы не пригласить меня в компанию. Он уже предупредил ее, что у меня могут быть свои планы, и ничего зазорного в отказе с моей стороны не будет.

С изумительной легкостью я выдал:

– Конечно, буду рад пойти вместе с вами.

Меня охватил легкий испуг, но вместе с ним – легкий задор. Снаряжение, купленное мной для предыдущего похода к воде, было сложено в шкафу комнаты для гостей: полностью, если не считать легкой запыленности, готовое к бою, как и семь лет назад. Моя одежда на выходные не отличалась от той, что я носил в течение недели – джинсы, фланелевая рубашка и рабочие ботинки. Все, что мне требовалось, – какая-нибудь новая шляпа вместо той, старой, с эмблемой «Янки», что утонула в Голландском ручье. После того как я ушел на пенсию, Фрэнк Блок и группка других парней, с которыми я работал, скинулись и купили мне славную ковбойку как дань моей любви к кантри. Нелепая то была вещица, белая, что твоя зубная паста – что-то из гардероба Джона Уэйна времен ранних вестернов. Другого выбора у меня не было, поэтому я сграбастал ее. Оливер еле сдержал улыбку при моем виде, но Сэйди заявила, что я выгляжу круто.

В ту первую поездку я предложил съездить на то же самое место на Сварткиле, где я побывал, когда только-только начал рыбачить – из соображений скорее практичных, нежели сентиментальных. Этот участок реки находился чуть ниже по течению от гугенотского завода по переработке мусора, и почему-то именно там чаще всего попадались столь дорогие сердцу Сэйди сомы. Я предупредил ее, чтобы она следила за деревьями, чьи ветви простирались над водой, но она заметила их даже раньше и преуспела в соблюдении дистанции – в отличие от своего отца, лишившегося трех крючков и хорошего куска лески, запутавшегося в ветках над головой. Я помог ему освободить удочку, а Сэйди тем временем под самый конец выловила солидного такого бычка, которого я подсек для нее, чуть не свалившись в спешке в грязно-коричневую воду. Меня особо не тянуло к удочке, но пару раз, когда Сэйди и Оливер увлеченно наблюдали за пляшущими на воде поплавками, я чувствовал себя преступно непричастным, просто смотря. Хоть я и ощущал груз лет, минувших с тех пор, как я в последний раз забросил приманку, рукоятка удочки удобно ложилась мне в руку. Без задней мысли я сделал первый, пробный, неглубокий заброс. Никто так и не клюнул, но это было не важно.

Вот так я вернулся к рыбалке. Следующие пару лет, когда Сэйди и Оливер выходили на водяную охоту, они брали меня с собой. В основном это было по выходным, два-три часа за раз – Сэйди этого отпущенного времени всегда не хватало. Мы с Оливером сделались закадычными болтунами – выяснилось, что он тоже айбиэмовец, и мы подолгу судачили о том, какой компания была и какой стала. Я сделал все, что мог, чтобы расширить их музыкальные горизонты, ставя им Хэнка-старшего и Джонни Кэша, но вкусы их остались печально ограниченными: Сэйди через пару минут объявила, что не интересуется «деревенской музыкой», а Оливер скромно признал, что его отец когда-то слушал этих парней. Когда я забрасывал удочку вслед за ними, мой поплавок всплывал всегда недалеко от берега. Сэйди меня не раз в этом упрекала:

– Надо бросать подальше! Чем дальше бросаешь – тем крупнее рыба.

– Вот поймаю я всю крупную рыбу, – шутливо проворчал я, – и тебе ничего не останется.

В ответ она фыркнула, как бы показывая, что думает о такой возможности.

…Двадцатый век потихоньку становился двадцать первым – одно тысячелетие шло на смену другому. В мировом театре горе-актеры продолжали разыгрывать одну кровавую драму за другой – Босния, Руанда, Косово. В своем отечестве тоже не было пророка – взрывы в Оклахоме, дурацкий фарс с Моникой Левински. Я ждал, когда одна тысяча девятьсот девяносто девятый перейдет в двухтысячный, достаточно уверенный в прогнозах Оливера по поводу того, что Y2K [12]наделает немало шуму. Одиннадцать месяцев спустя все новостные агентства уже трезвонили о провале президентских выборов 2000 года, хотя мне вся эта суета казалась пшиком на пустом месте.

А следующей осенью, осенью больших перемен, эпоха продемонстрировала всем нам свое истинное лицо, когда пали башни-близнецы. Сэйди к тому времени исполнилось двенадцать лет – в таком возрасте защищать детей от ужасов мира уже бесполезно. Ее мать преподавала историю в школе Гугенота, и я невольно подумал о том, каково ей будет объяснять детям геополитику, что скрывается за атаками. Сэйди спросила меня об этом в следующую субботу, когда мы шли к ручью. Мать сказала ей, что террористы верят в то, что делают Божью работу, что им уготовано место в раю. Отец же заметил, что они – просто обозленные на все, переполненные ненавистью люди. Самой же ей они показались попросту сумасшедшими.