Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

Наконец он взял себя в руки, подошел к шкафу из красного дерева, изготовленному пять сотен лет назад, налил в два бокала бренди, изготовленного лишь немногим позже, и сказал:

– Прошу тебя, если не хочешь, не отвечай. Но я боюсь… я все время подозревал, что, несмотря на все генетические, этические и социальные различия, те, кого они забирают к себе, в конечном счете становятся их… возлюбленными. Правда ли это, Эстар?

Застыв над бокалами бренди, он ждал…

– До сих пор ни о чем подобном даже речи не было, – ответила она.

– Есть причина думать, что в будущем это может измениться?

– Не знаю…

– Я спрашиваю не от простой тревоги и не из нездорового любопытства. Судя по рассказам и поведению других, можно предположить, что ни один из них не был изнасилован и не подвергался принуждениям. Это должно означать собственную… готовность.

– Ты спрашиваешь, не хочется ли мне стать его любовницей?

– Я спрашиваю, не влюблена ли ты в него.

Обернувшись, Левин подал ей бренди. Эстар приняла бокал и опустила взгляд. Однако изменившегося выражения ее глаз нельзя было не заметить, и Левина охватил ужас. Описания именно этой смертельной тоски, именно этого взгляда, обращенного куда-то внутрь и вдаль, он слышал не раз и не два. Но это выражение тут же исчезло.

– Пожалуй, я не готова думать об этом, – сказала Эстар.

– Что же, – спросил он, – причинило тебе такую душевную боль?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – ответила она.

Торговец и дипломат, он тут же развернул беседу в иное русло, хотя и сомневался, не делает ли ошибку. Но, так или иначе, они заговорили о чем-то еще.

Лишь много позже, отправляясь спать, он сказал:

– Если я в силах сделать для тебя хоть что-нибудь, только скажи.

И тут Эстар вспомнилось, как он, вручив ей розу, сказал, что любит ее больше всех. Странно. Если ее любили всю жизнь, то в чем же дело? Что же тут не так?

– Эта ситуация оказалась немалым потрясением для всех нас, – добавил он.

Эти слова отчего-то было приятно слышать. Эстар поцеловала отца и пожелала ему спокойной ночи. Казалось, сейчас с ним так легко, потому что разлука сблизила их… но это, конечно же, было не так.

Прошло две недели. Лира и Рада смеялись и больше не плакали. Пикники, катания на катерах, воздушные прогулки… Лира выступала в «живом» концерте, а вся семья сидела в зале, радуясь за нее. Все стало проще – настолько, что в дом вернулся Экосун, а следом за ним и возлюбленная Рады. Все вместе они завтракали и обедали в роскошных ресторанах или нежились на подушках в общих комнатах, слушали музыку, смотрели видеопьесы, читали или дремали. Только Эстар часто оставалась в своих прежних комнатах, в окружении памятных вещей, казалось, больше не имевших с нею ничего общего. Хоть какую-то связь с ней мог бы иметь только полученный некогда вызов, та самая неувядающая зеленая роза, но ее убрали.

Теперь таким сделалось все вокруг. Все вокруг превратилось в яркое, красочное интересное приключение, в котором она была совершенно чужой. Жизнь остальных захватывала Эстер с головой только благодаря своей… чуждости. То же самое и с родными: она любила и уважала их всех, была привязана к ним всей душой – и все по той же причине.

Объяснить им этого она не могла, а если бы и смогла, почла бы за лучшее промолчать. Она лгала даже самой себе, изо всех сил стараясь выкинуть мысли обо всем этом из головы. Однако ощущение собственной лжи не оставляло ее ни на минуту. Чтобы хоть как-то отвлечься от него, требовался еще один бокал вина, еще одна глава новой книги, еще один взрыв смеха – то одно, то другое, то третье, и так без конца.

К концу второй недели терпение исчерпалось. Притворяться больше не было сил. Хотелось крикнуть им всем: «Я знаю, кто вы! Вы – мои дорогие друзья, мои блистательные кумиры, я наслаждаюсь вашим обществом, я восхищаюсь вами, но как же порой неспокойно среди вас! Мне нужен отдых! Теперь я хочу…»

Теперь я хочу домой.

И тут в голове совершенно закономерно родился новый вопрос. Дом на горе стал ее домом, потому что там жил он – тот, чьего имени она не могла ни написать, ни произнести. И потому, что она любила его. Но какого же рода эта любовь? Любовь к животному? К другу? К владыке? К учителю? К брату? Или, как полагал Левин, к возлюбленному? Казалось, разум вот-вот захлестнет волна мрака, и Эстар пришлось захлопнуть перед ней двери. Все это было просто немыслимо.

Первые же робкие слова о возвращении не вызвали никаких возражений. Все вышло само собой. Как будто родные узнали о ее желании уехать раньше нее самой.