Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

В летнем дачном мире раньше было хорошо, только ребята на улице иногда обзывали Ромочку и кидались в него гадостью, но это потому, что они глупые. А он не за ними совсем за калитку ходил, а за лесом, за рекой, стрекозами и блестящими жуками, которые быстро-быстро зарывались в землю. Раньше тут было очень хорошо, и все Ромочке нравилось, пока он не проснулся однажды в совсем другом мире, совсем непонятном. Откуда-то пришли и поселились во Вьюрках странные существа с изменчивым обликом, которых Ромочка толком даже описать не мог, поэтому называл уклончивой скороговоркой – всякие-странные. Первого он увидел на рассвете того дня, когда мир изменился: стояло в лесу за калиткой что-то темное, высокое и покачивалось туда-сюда. Деревья в одну сторону качались, а оно – в другую, и смотрело на Ромочку, только не глазами, потому что глаз у него никаких не было.

И все дачные люди тоже заметили, что мир изменился. Они бродили по Вьюркам испуганными стайками, шумели, пытаясь эти перемены как-то для себя объяснить. Только вот всяких-странных они как будто не замечали, смотрели мимо и даже проходили сквозь них как ни в чем не бывало. Но это потому, что всякие-странные прятались: таились в темных углах, прикидывались тенями и бликами. Даже Ромочка видел сначала не всех, он учился их распознавать, как охотник в лесу, искал следы и прислушивался к звукам. Он и хотел бы на них охотиться с большим ружьем и развешивать потом по стенам их опустевшие шкуры, потому что чужие они были, эти всякие-странные, жуткие, непонятные, и от одного их вида холодело под ребрами. Лучше бы их не было, думал Ромочка, лучше бы все оставалось, как раньше.

Пожилая женщина, которую соседи продолжали, невзирая на возраст, называть Таней, жила в ветхой синей дачке на углу Вишневой улицы, перед самой рекой. Таня ни с кем не дружила и не общалась без необходимости, все свое время уделяя дачному хозяйству и сыну Ромочке, который и стал причиной ее угрюмой замкнутости. Таня была не из тех матерей нестандартных детей, которые сбиваются в стаи, начинают отстаивать права и трудноопределимую избранность, но и дежурной жалости от более везучих она тоже не желала. Вот и существовала обособленно, отгородившись от тех и от этих и целиком посвятив себя заботам о сыне – тем более что больше заботиться не о ком, только Ромочка в Таниной жизни и был. Крупный, долговязый, приближающийся по общепринятым меркам к совершеннолетию, но застрявший по неизвестным вьюрковцам причинам в малоосмысленном детстве. Ромочка ездил по поселку на велосипеде, посматривая из-под густых мужских бровей безоблачными глазами, купался в Сушке, с ревом прыгая с мостков и тут же возвращаясь на мелководье, поскольку не умел плавать, бродил в лесу, держась по маминому указанию поближе к забору и иногда пугая грибников внезапными безмолвными появлениями из кустов.

Таня первой начала паниковать на общих собраниях после того, как Вьюрки загадочным образом замкнулись сами в себе. Возмущалась, кричала, что нужно что-то делать, как-то решать эту необъяснимую проблему, потому что ей нужно в город, у нее недостаточно лекарств для больного ребенка. Прежде никто и не знал, что Ромочка ежедневно поглощает целую пригоршню таблеток. Таню успокаивали, объясняли, что ушедшие на поиски выхода дачники теряются в лесу и не возвращаются с поля, поэтому лучше потерпеть и выждать, авось разрешится как-то само собой, переменится, перемелется. Тогда во Вьюрках еще очень остро верили в то, что снаружи придет помощь – ведь, в конце концов, не могли о них там просто забыть, оставить без внимания непостижимую пропажу такого количества людей. Но даже веские заверения Клавдии Ильиничны вскоре перестали действовать на Таню. Председательша уже начала волноваться, советовалась с супругом, как успокоить, наконец, эту угрюмую женщину со встрепанными седыми волосами, чтобы она прекратила скандалить и будоражить остальных дачников, и без того напуганных. Но все разрешилось без лишних усилий со стороны Клавдии Ильиничны: после очередного скандала Таня сама перестала ходить на собрания.

Ромочка видел, что мама чем-то расстроена. И пытался ей объяснить, что не надо так бояться нового мира и всяких-разных, которые незаметно бродят вокруг. Он ведь и сам сначала каждую тень подозревал в недобром и не спал по ночам от страха, а потом присмотрелся и понял, что всякие-разные тоже боятся. У них и вид был растерянный, совсем как у обычных, живых дачников. Словно для них перемены оказались таким же внезапным потрясением, и они, свалившись неведомо откуда, теперь привыкали и обживались. На беженцев они были похожи, на робких переселенцев с узелками из старого кино – поняв это, Ромочка впервые пожалел всяких-разных. Только некоторые из них обращали внимание на людей, рассматривали их и трогали – например, тот, из леса, которого Ромочка заметил в самом начале. Вот его точно можно было уже начинать бояться: он следил за дачниками, бесшумно вздымаясь земляным столбом у самой ограды, старался к ним прикоснуться и вообще казался недобрым. А за остальными даже интересно было наблюдать, дивясь их причудливости: не люди и не звери, они только напоминали изменчивыми очертаниями кто медведя, кто корягу, кто тетеньку. Ромочка спрашивал у взрослых, кто же это пришел во Вьюрки и как их нужно называть, но взрослые смотрели на него с таким же непониманием, как и сами всякие-разные, когда он пытался спрашивать у них. Только непонятно было, чем же они все-таки смотрят, но взгляд Ромочка чувствовал.