Орасио Кирога - Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах

Максим, в сопровождении особо назначенного охранника, будет отправлен в Форт Ливенворт для содержания под арестом».

Прямо под этим коротким абзацем дуги окружности образовывали стык, словно рисовавшая ее рука дрогнула. Хотя нет, не совсем. Присмотревшись ближе, я увидел на линии под заметкой наспех нацарапанное слово: «дурачьё».

Я встревоженно вздрогнул, непроизвольно стиснув кулаки, и подскочил от шелеста старой газеты. Затем застыл, беспокойно задумавшись.

От краткой новостной заметки, чуть ли не смертельно скучной из-за обилия журналистских штампов, разило невысказанным ужасом. Что все это значит?.. Между ней и историей из той книженции прослеживалась жуткая параллель.

Два убийцы, два стервятника в человечьем обличье. Одного разоблачили в 1847-м, второго — через тридцать два года, в 1879-м. Оба военные и оба, благодаря особой расторопности и личным качествам, дослужились до сержантских лычек. Оба тайно убивали товарищей, чтобы утолить страшный голод. Каждому вынесли смертный приговор, обоих оказалось почти невозможно убить. История и того, и другого была опубликована, и какой-то коллекционер странных и отвратительных фактов разыскал упоминание об этих случаях и спрятал его под полом старой хижины… и да, обе истории попали в руки комментатора, и тот из презрения, неверия или мрачного юмора нацарапал на них «дурачьё».

Я сосредоточенно изучил чернильную окружность и надпись. Они тоже выцвели, но не настолько сильно, как каракули в той книжонке. Почерк поражал схожестью. Видимо, писала одна и та же рука, причем почти одновременно с выходом соответствующей публикации.

Я положил смятый обрывок газеты на пол рядом с книжицей. На коленях у меня лежал еще один лист — обычный плакат, когда-то сложенный для компактности и протершийся на сгибах. По нему шла надпись жирным шрифтом:

«100 $ — НАГРАДА — 100 $.

Любому, кто приведет беглого убийцу УИЛФРЕДА МАКСИМА.

14 июля, 1879»

Далее следовало описание, которое я почти не помню, если не считать одной фразы: «Возраст около 36». Итак, сержант Максим и сержант Стэнлас на момент ареста походили один на другого возрастом и профессией, званием и извращенными аппетитами. Я встряхнулся, отгоняя панику. Краешек объявления о награде что-то сильно оттягивало. Я перевернул бумагу.

К ней была подклеена сильно выцветшая фотография. Поясное изображение мужчины в форме. И внизу подпись: «Билл Максим, 7 января 1872». Я сразу узнал этот неразборчивый почерк. Узнал лицо… нет, невероятно, немыслимо…

Щеки солдата заросли густой бородой. Обильная растительность почти скрывала из виду безвольный, жадный рот, но выкаченные глаза под сросшимися бровями были все теми же, пустыми, а длинный прямой нос — тонким и острым, как долото. Вскрик умер у меня в горле, так и не родившись, губы пересохли и онемели. Я неторопливо нагнулся к полу за книжицей и с дрожью в руках поднес к свету портреты обоих… фотографию и ту гравюру.

Я ахнул от ужаса. Моя страшная догадка подтвердилась.

Иван Стэнлас, разорванный пулями чуть ли не на куски, не упокоился в своей презренной, безымянной могиле, а выкарабкался из-под земли и пошел бродить по свету. Вступил под новым именем в армию, поднялся в чине, и, как прежде, попался, утоляя свой мерзкий голод. И для него, и для всего мира было бы лучше, если бы тот первый трибунал удовлетворил его просьбу… как же она звучала?

Пролистав книжицу, я ближе к концу снова прочел: «Сожгите меня дотла, я этого очень хочу. Только так моя душа искупит вину».

Во мне крепла уверенность, более ужасающая, чем самая мрачная тайна. Воздуха не хватало, вокруг будто затягивалась удушающая сеть. Со всей силы я швырнул книженцию, газету и плакат в огонь. Пламя стразу взвилось, яркие языки с треском набросились на пожелтевшую бумагу, но я дрожал от озноба, не имевшего ничего общего с метелью снаружи. А с порога донесся голос тихий, как вздох, яростный, как звериный рык: «Дурак!..»

Дверь была открыта. В проеме стряхивала комья снега с головы и плеч фигура, одетая в нечто длинное, темное и бесформенное — то ли плащ, то ли одеяло. Я потрясенно застыл, не в силах произнести ни звука, беспомощный, как птичка перед заворожившей ее змеей. Одеяние на фигуре распахнулось, потом плавно сползло, открыв моему взгляду верхнюю часть тела.

Я увидел круглое лицо, бледное, как выбеленные кости. Жесткие, буйные волосы над низким лбом. Выкаченные, невыразительные глаза вперились в меня, поблескивая над тонким носом, который своим кончиком словно указывал им путь. Слабый подбородок отвис, вялый безгубый рот раскрылся. Два заостренных верхних клыка обнажились в усмешке.