Орасио Кирога - Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах

— Ах! ах! — всхлипывал он. — Я богат, я могу удалиться в Байи, в свое имение, я издаю в своих владениях вестник, у меня есть труппа актеров, танцоров и мимов, моя посуда изысканна, мои поместья и копи радуют глаз — но я всего только жалкое тело, и вскоре будут глодать меня стриги!

Ребенок-виночерпий поднес ему серебряную чашу, и он приподнялся на ложе.

Меж тем лампы угасали; гости тяжело шевелились, невнятно перешептываясь; позвякивало серебро, и масло из перевернутого светильника залило весь стол. В залу на цыпочках вошел комедиант с заштукатуренным белым лицом и черными полосами на лбу; и мы бежали через распахнутые двери, средь двойного ряда недавно купленных рабов, чьи ступни еще белели мелом.

— Отец мой, прославленный доктор Джон Лин, член лондонского Действительного общества психических исследований [7] … Действительного общества психических исследований — намек на существующее по сей день в Лондоне Общество психических исследований. Общество, возникшее в 1882 г., объединило в свое время ряд видных химиков, физиков, психологов и др. ученых, изучавших паранормальные (в том числе спиритуалистические) явления. , был хорошо известен в научном мире как автор работ о гипнотизме и знаменитых «Воспоминаний о былом». Не так давно он скончался. Да упокоит Господь его прах.

С этими словами Джеймс Лин сделал внушительный глоток пива и продолжал:

— Вы посмеивались надо мной и тем, что называли моими вечными тревогами и странностями. Но я вас прощаю: вы ведь и не подозреваете о вещах, которые наши философы, по словам восхитительного Уильяма [8] … по словам восхитительного Уильяма — «There are more things in heaven and earth, Horatio, / Than are dreamt of in your philosophy» (Шекспир, «Гамлет»). , слепо не видят ни на земле, ни в небесах. Вы не знаете, как страдал я и продолжаю страдать, какие муки испытываю от ваших насмешек… Да, вы правы: я не могу спать без света, не в силах выносить одиночество в пустом дому, вздрагиваю при малейшем ночном шорохе в придорожных кустах, боюсь самых мелких сов и летучих мышей, никогда не бываю на кладбищах, мне мучительны любые разговоры на погребальные темы, а когда мне приходится в них участвовать, глаза мои сами собой закрываются, и я молюсь о пришествии света.

Я испытываю ужас перед… о Боже!.. перед смертью. Меня никто не заставит войти в дом, где лежит покойник, будь умерший даже мой лучший друг. Вот самое роковое слово на всех языках — «труп». Но позвольте открыть вам мою тайне. Я бежал в Аргентину из заточения, в котором провел пять лет; меня безжалостно лишил свободы мой собственный отец, доктор Лин. Быть может, он и был великим ученым, но мерзавцем, подозреваю, не меньшим. По его приказанию меня бросили в клинику для душевнобольных, а приказание он отдал потому, что боялся — боялся, как бы в один прекрасный день мне не открылось то, что он скрывал. Теперь вы узнаете об этом: я больше не могу молчать.

Знайте, я не пьян. Я в своем уме. Он велел заточить меня, потому что… Слушайте внимательно. (Стройный, светловолосый, нервный — его то и дело била дрожь — Джеймс Лин выпрямился. Он рассказывал свою историю за столиком пивного зала, окруженный друзьями. Кто в Буэнос-Айресе не знает Лина? В повседневной жизни он не отличается эксцентричностью, но порой у него бывают подобные припадки. Он — весьма уважаемый преподаватель одного из лучших учебных заведений города и человек светский, хотя и довольно молчаливый, блестящий партнер на знаменитых танцевальных балах. Слушая в тот вечер странный рассказ Лина, мы не осмеливались расценить его как вымысел или розыгрыш, учитывая характер нашего друга. Предоставим читателю право судить.)

— Еще в юности я потерял мать; отец отправил меня в оксфордский колледж. Он никогда не выказывал особой любви ко мне и навещал меня раз в год, приезжая из Лондона в колледж, где я взрослел, одинокий душой, лишенный привязанностей и ласки. Там я узнал печаль. Внешне, как говорили, я был копией матери; полагаю, именно поэтому доктор Лин старался видеть меня как можно реже. Вот какие мысли меня посещали… Простите мое сумбурное повествование.

Когда я говорю обо всем этом, я испытываю невыразимое волнение. Постарайтесь меня понять. Итак, я жил в душевном одиночестве, я познавал печаль в этой школе с черными стенами; до сих пор они встают передо мной в лунные ночи. О, я изучил печаль вдоль и поперек! Я помню те тополя и кипарисы за окном моей комнаты, залитые бледным и зловещим лунным светом — почему в школе посадили кладбищенские кипарисы? В саду стояли древние, выветрившиеся и изъеденные проказой времени межевые столбы с изображениями бога Термина [9] … бога Термина — Термин — древнеримский бог границ; часто изображается в виде бюста, венчающего пограничный столб. . На них обыкновенно восседали совы, которых разводил ректор, отвратный семидесятилетний горбун — для чего, зачем ректор разводил этих сов? Мне и сейчас слышится в ночной тиши совиный полет и скрежет их хищных клювов, а в полночь, могу поклясться, до меня доносился зов: «Джеймс!» О, этот голос!