Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

Она залилась смехом и, поправляя разметавшиеся по плечам густые каштановые волосы, развернулась к рослому огромных размеров угрюмому старику, облачённому в сияющие в лучах весеннего солнца доспехи.

— Как здорово, дядя Йодин, уметь жить и в воде, и в небе. Почему люди не могут так? — она вновь перегнулась через борт. — Эти рыбки живут в море, летают в небе и, наверное, не умирают совсем. Неужели люди рождаются лишь для того, чтобы умереть? Как это глупо. Какая глупость эта война.

— Твоя мать пришла сюда не с войной, но с миссией.

— Знаю-знаю. Я много раз слышала о едином Сухоморье и от монахов-пещерников, и от достопочтенных учителей. И всё же… люди на той войне умирают по-настоящему. Ведь так?

— Рано или поздно все умирают.

— И я?

— Ты нет. — Густые седые усы великана тронула еле заметная улыбка: — Принцессы не умирают. Особенно такие красивые как ты. Они превращаются в летающих рыбок.

— Шутник ты, дядя Йодин, — вновь рассмеялась Гертруда задорным и светлым, как весеннее утро смехом, подставляя хорошенькое личико сухому северо-западному Аргесту.

Неугомонный ветер, стуча друг о друга туго натянутыми вантами, гневно трепал на кормовом флагштоке широкое синее полотнище с изображением огромного оранжевого солнца посредине. Корабль шёл против ветра, и казалось, само Сухое море не желает пускать принцессу туда, где нет ни балов, ни молодых ухажёров, ни придворных подружек, ни строгих гувернанток, ни веселья, книг, песен и безграничного счастья. Целое утро судно филигранно лавировало, меняя галсы с правого на левый, пока, наконец, в брезжущей сизоватой дымке горизонта к всеобщей радости моряков не забрезжили огни Оманского маяка.

Несмотря на прочно обосновавшуюся после поздних весенних заморозков тёплую солнечную погоду, Герания принцессу встретила неласково. Да и как могло быть по-иному, если по приказу её матери, Гертруда обязана была прибыть инкогнито. В целях безопасности королевский флаг спустили задолго перед входом в порт, а длинная глубокая накидка скрыла от посторонних взглядов так хорошо известные отакийцам её курносый носик и большие карие отцовские глаза.

Толпы переселенцев день за днём прибывали в Оман, заселяя брошенные жилища, открывая заново восстановленные лавки, отремонтированные доходные дома и сверкающие новыми вывесками таверны и харчевни. Брошенному в Отаке кличу: «За морем теперь всё наше!» вняли мелкие торговцы и ремесленники, свободные наёмные труженики и освобождённые невольники, простолюдины и дети разорившихся вельмож. Никого не смущало, что совсем недавно этот город принадлежал другим людям, изгнанным с нажитых мест копьями королевской гвардии. Желание завладеть дармовой собственностью в любые времена удивительным образом отодвигало на второй план совесть и стыд, даже если таковые имелись — черта присущая не только малообразованным варварам-северянам, как прозвали южане соседей-геранийцев, но и самим гражданам высоконравственной Отаки, многим от пустынных её песков, до морских берегов.

Пренебрежительное отношение к невежеству — черта, неизменно врождённая и никоим образованием неискоренимая. Наоборот, образованность только усиливает неприязнь к малограмотным соседям, давая возможность смотреть на них свысока. Самые прогрессивные более всего ненавидят низшие категории себе подобных, и лишь ожидание удобного случая присвоить ставшее ничейным, заставляет терпеть чужака до поры до времени рядом с собой. Бесспорно девиз «Здесь теперь всё наше!» вскрыл наиболее потаённые тёмные уголки, казалось безукоризненно светлых душ. Теперь честные отцы семейств — между собой добрые и милые люди — спускались с отакийских галер, заходили в пустые разорённые дома и ставили у входа табличку со своей фамилией, что означало — у дома появился новый хозяин. Более ничего не требовалось, ни закона, ни документа, ведь никто из прежних владельцев не посмеет вернуться и что-либо истребовать. «Новые горожане» — так теперь называли себя переселенцы — обживали Оман, и город понемногу оживал. Но это был уже другой город.

Первой открылась Торгово-Денежная биржа — отакийское нововведение, цель которой состояла в скором налаживании деловой активности порта. Кредиты выдавались под мизерные залоги, а иногда лишь под честное слово; векселя выписывались направо и налево, ростовщичество росло и крепло на глазах. Уходящая в гесские болота армия, опустошила продовольственные городские запасы, потому в Лазурную бухту всё чаще стали заходить «продуктовые корабли» — названные так новыми горожанами. Купцы тех кораблей, поначалу не брезгуя натуральным обменом, меняли овёс и пшеницу, солонину и вино, мёд и сладости на всё, что ещё оставалось в разграбленном городе, но с каждым днём круглосуточной работы биржи новые горожане всё меньше соглашались на заведомо неравноценный обмен, предлагая купцам живые деньги.