Джойс Оутс - Повести и рассказы

Он был идеалистом, который в возрасте под тридцать чувствовал, что перегорел и раздавлен. Но кое-какие ценности все же остались. Он заработал их собственным опытом и трудом. Преподавал в средних школах Манхэттена, Бронкса и Йонкерса, затем, что называется, взялся за ум, вернулся в Колумбийский университет, восстановился там, получил диплом преподавателя по компьютерам. И снова стал работать учителем, но старые идеалистические замашки остались. Так и прилипли, словно заплатки к продырявившимся локтям свитера. Одно он знал твердо: ни за что и ни при каких обстоятельствах не будет просить денег у отца, скорее с голоду сдохнет. Здесь, в Скэсткиле на Гудзоне, никто не стал бы работать с неполной занятостью, обучать ребятишек навыкам обращения с компьютером. Но зато здесь его уважали. Вернее, уважали личный его выбор. Здесь он не был амбициозным школьным учителишкой, не стремился получить постоянную работу. Через несколько лет он переедет отсюда, но сейчас доволен своим положением и работой. Здесь он абсолютно «свободен в своих проявлениях» — так он это называл.

По большей части она была о себе не слишком хорошего мнения. Втайне от других.

Подростки склонны к суицидальным идеям и фантазиям. И это вовсе не признак умственного расстройства — до тех пор, пока остается всего лишь фантазией.

У него тоже некогда были такие фантазии. Ну, после того, как исполнилось двадцать. Теперь он их перерос, вышел из опасного возраста. И достиг этого Майкел Залман благодаря «свободе в своих проявлениях».

Ее суицидальные фантазии можно было назвать мультипликационными, или «киношными». Прыжок с моста Тэппан-Зи или с моста Джорджа Вашингтона — и новость попадает в шестичасовый выпуск новостей. Поджечь себя и сгореть на крыше (школы Скэтскил-Дей? Единственная крыша, к которой она имела доступ). Если проглотить пять-шесть таблеток экстази, сердце разорвется пополам (не проверено). Если проглотить с дюжину таблеток снотворного, желательно барбитуратов, то заснешь, потом впадешь в кому и никогда уже не проснешься (быть может). Но никогда не знаешь, как выйдет с этими таблетками. Вдруг начнешь блевать, потом тебя отвезут на «скорой» в больницу, где сделают промывание желудка, или же проснешься полной идиоткой. Были еще ножи, лезвия бритв. Залезть в ванну с горячей водой, медленно истекать там кровью…

Канун дня рождения. Ей должно исполниться тринадцать, и она чувствует себя мерзко… И тут ее новый друг (ментор, Повелитель Глаз — то ли с Аляски, то ли из Антарктиды, — начинает внушать: «К чему ненавидеть себя, Джуд Б., это ведь так ску-у-чно. Уж лучше ненавидеть тех, других, кругом их полно».

Она никогда не плакала. Нет, правда никогда.

Похоже, слезные протоки у нее просто пересохли. Здорово!

До чего ж все-таки противная это штука, физиология. Слово «протока» напоминает ей еще одно, подслушанное во время болтовни с девочками в туалете. Лобковые волосы. Так назывались эти совершенно отвратительные мелкие жесткие вьющиеся волоски, что вдруг начали расти у нее в одном месте между ног. И еще под мышками, где она отказывалась использовать дезодорант, пока бабушка окончательно не достала.

Бабушка Трейерн видела плохо, зато обоняние у нее сохранилось в полной мере. Бабушка Трейерн могла достать, как никто. Можно сказать, это превратилось в главное ее умение на восьмидесятом году жизни.

Мистер 3.! Может, он унюхал запах от ее подмышек. Одна надежда, что не унюхал другой, из промежности.

Вот мистер 3. в компьютерном классе, расхаживает по проходу, отвечает на вопросы детей, в большинстве своем элементарно тупые, и ей страшно хочется поймать на себе его взгляд и ответить понимающим кивком на еле заметную усмешку. Но мистер 3. никогда не смотрит прямо на нее, а когда останавливается рядом, взглянуть, какой сумбур творится у нее на мониторе, Джуд вдруг охватывают робость и стеснительность. И она еле слышно бормочет с детской бравадой: «Хрен знает чего тут натворила, верно, мистер Залман?» Выпалив эту несуразицу, она вытирает кончик носа ребром ладони, начинает глупо хихикать, а мистер 3., такой сексуальный и такой неприступный, возвышается над ней футов на шесть и не улыбается, не упрекает. Даже вида не подает, что слышал неприличное слово на букву «х» из уст невинной девочки, ученицы восьмого класса.

Вообще-то мистер 3. все прекрасно слышал. Наверняка.

«Никогда не смейся, не выказывай своего одобрения. В том случае, если услышишь от них какую неприличность или нецензурное слово. И еще: никогда к ним не прикасайся. Не позволяй им прикасаться к себе…»