Елена Асеева - Иное... [СИ]

И еще… еще мне слышался барабанный бой…

Бой…

Бой… а может не бой… может гром раскатистый, зычный и гулкий…

Гром…

Гром… гром и слова. Какой-то тихий призывный шепот, толи приглашающий, толи зовущий меня, и чем настойчивее он звучал, тем больше я стремилась к той крупице, каковая выплескивала из себя звезды, может предчувствуя конечность своего пути… конечность этого пути и начало иного… нового… совершенно другого.

Шепот становился громче. Он перешел на тихий говор, а после раздался совсем рядом… возле меня… или надо мной. Он прозвучал ясно и совершенно отчетливо и голос мужчины… еще молодого и полного сил сказал, без сомнения обращаясь ко мне: «Словно река с неудержимым, кипучим, рьяным течением пролетает наша жизнь… Не замечаем мы беззаботного детства, счастливой юности, легкой на подъем молодости, насыщенной трудностями и радостями зрелости, ощущаем мы лишь приход старости… Вспоминая красоту прожитых дней, увиденное глазами, прочувствованное сердцем… Замечаем мы тогда, напоенных нашими мыслями, созданных нашей кровью и плотью детей и внуков… и готовимся к смерти, зная, что она- есть не конец, а лишь продолжение нашего пути, только в новом… ином… другом состоянии…»

Иное… новое состояние… вот, что я могла получить после своей жизни…

Дети… внуки… вот, что я потеряла, разрезав, уничтожив свою плоть…

И как только я разобрала эти слова. Как только ощутила их мудрость, и содрогнулась от мысли, что уничтожила я не просто себя, и труд моих родителей, а разрезала лезвием бритвы и жизнь своих не рожденных детей, внуков… так в тот же миг я прекратила движение.

Серебристые звезды также остановили свой пульсирующий бег лепестка и застыли…

Оцепенели… а потом замигали так еле видно, попеременно точно сбились с единого ритма, расстались и зажили по своему ничему не подчиняющемуся закону… Замигали, замерцали более не собираясь продолжать свой путь, не собираясь продолжать свой танец.

И я почувствовала, что также как и эти звезды крупные, размером с кулак, хотя и очень далекие, замерла я…

Замерла…

Затихла…

Все еще продолжая держать широко распахнутыми руки, намереваясь наверно вновь продолжить быстроту своего полета, если это вдруг понадобится.

Некоторое время я не могла понять, где я и что со мной.

Не могла понять, что на этот раз мой путь завершен.

Не могла осознать, что лежу на чем-то плотном и влажном, а легкий ветерок перебирает мои волосы, с оных во время полета слетела лента от рукава футболки. Волосы мои растрепались и теперь подчиняясь дыханию ветра парили вдоль моего тела, а он, сам теплый и нежный, гладил мое лицо, касался кожи моих рук и даже целовал в голые стопы. Чуть слышный шум набегающей волны, где-то совсем близко вспенивал воду, а чернота ночного неба покрытого крупными звездами и тонким серпообразным месяцем напоминала Землю.

Землю- великую, прекрасную, голубую планету, на которой вот уже много тысячелетий жили люди. Люди похожие на меня, с двумя ногами, двумя руками, головой и телом. Жили: рождаясь, любя, трудясь, продлевая себя в своих детях и внуках, умирая. Они оставляли после себя плоды своей любви и своего труда, одаривая свое потомство талантливыми изобретениями, облегчающими жизнь… придумывая и создавая новое… иное… и необходимое для существования людей.

Милая, родная моя Земля, с темным, усеянным звездами небом; голубой, звонкой, чистой водой; с мягким, рассыпчатым песком; раскатистым, бурно-бьющим о берег всплеском волны…

Все…все… напоминало мне Землю.

И радуясь, что может быть я вижу ее и может быть в последний раз… Я заплакала…

Я плакала очень тихо, мое тело на этот раз не вздрагивало от рыданий. Я не выла, не скулила как прежде, а из моих серых, похожих на глаза папы, очей вытекали и струились теплые, чуть солоноватые слезы. Они текли по щекам, и, достигая их середины, точно переполняя их срывались и улетали куда-то вниз… в неизвестность… а я наслаждалась и теплотой земли, и чистотой воздуха, и далеким черным небом.

— Кха…кха… — раздалось позади меня, и кашель этот прозвучал так внезапно, что немедля разрушил и мое уединение, и наслаждение моих измученных рук, ног, головы и тела.

Неторопливо я поднялась и сев оглянулась, посмотрев на того кто был позади меня и очень тихо покашливал, толи призывая меня ко вниманию, толи просто будучи простуженным.

В ночи, что властвовала сейчас в этом месте, я легко разглядела, всего в нескольких метрах от себя седовласого, с длинной, почти до середины груди, бородой старика. Он сидел на небольшом пенечке, держа в руках клюку, один конец коей упирался в почву, а на другой, загнутый в виде широкой, полукруглой ручки старик положил свой подбородок. Его длинная борода, очень густая и при свете месяца отливающая серебром, струилась вдоль, деревянного полотна клюки, соприкасаясь с ней и оттеняя ее коричневатый цвет. На старике было длинное белое одеяние, укрывающее и его тело, и ноги, почти до земли, и скрывающее руки, до запястья, чем-то похожее на ночную рубашку, нежную и шелковистую. Лицо старика покрывали тонкие и крупные морщинки, оно зрилось будто изрезанное тончайшими ниточками и испещренное глубокими шрамами. Те морщинки опутывали не только лоб, места около глаз, губ, но и обильно расчертили щеки, подбородок и даже рассекли надвое нос, точно старик, перед тем как состариться, будучи великим воином, бился не раз не только на мечах, но и на шпагах, и даже получал раны от пуль… Глаза старика были блекло-голубыми, и казалось в них была собрана вся печаль и боль пережитая, услышанная или выстраданная людскими душами. И наверно не раз этот старик… воин и победитель… проливал слезы… плакал и стенал, от человеческих поступков. Потому глаза его и стали поблекшими, съеденными солью, потускневшими от боли и времени… времени… а может с них спала краска именно из-за времени.