Елена Асеева - Иное... [СИ]

И ведь в принципе можно было уж как-нибудь и потерпеть, как-нибудь закусив губы пережить ту страшную ночь и предательство, уход Андрея.

Андрея… И как- то имя его и любовь к нему опустились на дно моей души… опустились и скрылись, застыли, по-видимому на какой-то срок, чтобы пока не мучить, не истязать меня, ни намеками, ни болью, ни тревогой.

А я… я, как оказалось, выжившая после смерти и хранящая в себе и воспоминания своей жизни, и чувства, и радость, и ненависть… теперь была вынуждена идти по этому коридору и терзать себя тем, что выход из той ситуации я нашла неверный. Что мучения мои не прекратились и душа моя осталась живой, а переживания и боль не испарились, не иссякли, они превратились в иные, другие муки и страдания. В какой-то бесконечный неторопливый ход в мокром, жалком состоянии, постоянно испытывая страх, что будешь бита, обижена без всякой надежды на справедливость и заступничество.

«Как-то непонятно, невнятно все это произошло», — шептали мои губы, а язык облизывал стекающую с них воду и отправлял, эту отдающую кровяным привкусом, жидкость, вовнутрь рта порывисто сглатывая.

Как… как теперь это исправить, изменить. Я шла обдумывая случившееся со мной, горестно вздыхала, утирала воду с сырого, хлипкого словно лужа лица, и чувствовала, что боль от потери Андрея сменилась теперь на еще худшую боль… боль, что я так бездумно закончила свою жизнь в той пустой, хорошо меблированной квартире, в многоэтажном доме, на Евразийском континенте, на великой планете Земля. И даже вера моя в то, что нет Бога и нет жизни после смерти, теперь мне не помогали… казалось, что этот мой атеизм громко так смеялся надо мной и даже вроде как показывал язык.

Ах! нет! языки мне иногда показывали проходящие мимо женщины в основном те, кто отравился, сохранив своей естественный вид и лишь немного изменив цвет кожи.

И теперь я почти старалась не вспоминать про Андрея, про его уход… предательство… такую далекую… далекую измену… все это было не страшным… пугала меня лишь эта коридорная, бесправная безысходность, что пролегала сейчас передо мной.

Однако иногда на меня накатывала такая апатия, что я хотела и вовсе прекратить всякое движение, остановиться, сесть и потребовать старшего, главного и возможно Бога… Но потом я вспоминала про тот пинок, что получила и от какового долго еще болел мой зад и понимала, что мое нежелание идти может окончиться для меня еще более болезненно и прескверно. А мне как говорится, хватало проблем с руками продолжающими болеть, из коих продолжала вытекать кровь, несмотря на те ленты, которыми я их крепко накрепко перебинтовала. Ленты за время моего пути полностью напитались кровью и водой. И теперь эта алая субстанция просачиваясь сквозь материю, стекала по моим рукам, улетая вниз на пол. И потом из этого бесконечного, томительного пути который уж я и не знаю как долго продолжался, я вынесла главное — увы! но оказывается не наступает конец после смерти, не пропадаешь ты как духовная единица, не исчезаешь, не испаряешься, не распадаешься на молекулы, атомы. Ты- разум… душа… человек переходишь в какое-то иное состояние… иное… другое.

Внезапно в правой стене, почти в шаге от меня появилась деревянная, местами белая, также как и стена, облупленная дверь, с ржавой загнутой железной ручкой. От неожиданности ее появления я остановилась, уставилась на нее ожидая, что вот сейчас она откроется и выпустит очередного придурка самоубийцу. Однако дверь не открывалась, она не дрогнула, не подалась вперед, она была закрыта… а миг спустя я увидела как резко развернувшись, прямо-таки прыгнул к ней старик утопленник, что шел передо мной. Он подбежал к двери, схватился за ее ржавую ручку одной рукой, и порывчато дернув на себя, направил в мою сторону свой синий, большой, сомкнутый кулак, опутанный зеленой тиной и, словно пожамканный в нескольких местах. И сейчас же я ощутила сильный удар в спину такой, что секундой спустя, полетела вперед споткнулась об собственные, заплетающиеся ноги и упала на пол при этом больно ударившись о его потертую поверхность лбом и кончиком носа.

Возле двери послышалась секундная потасовка, в которой отчетливо звучал чей-то громкий крик, болезненный писк и пронзительный визг, затем звякнув, скрипнули дверные петли, а после раздался глухой удар быстро захлопнувшейся двери. И когда все стихло, а я, опираясь на ладони, попыталась привстать с пола, внезапно кто-то крепко схватил меня сзади за волосы, скрутив их в тугой узел, и верно, обвязав вокруг руки и немедля потянул меня на себя. Я же подчиняясь этому болезненному рывку, мигом вскочила на ноги. Тот, кто меня поднял таким безжалостным образом, начал мотать мою голову из стороны в сторону при этом злобным, приглушенным голосом приговаривая: