Август Дерлет - Тварь у порога [Сборник рассказов ужасов]

Оказалось, что мой хозяин отнюдь не сидел на месте. Несколько минут назад он встал с кресла и стал шаркающей походкой ходить взад-вперед по комнате, подходя то к двери, то к окну, пробуя, насколько прочно держат их запоры — но наконец вернулся к креслу и снова уселся в него, что-то бормоча себе под нос. Пожалуй, после столь долгого проживания в такой глуши, да еще в полном одиночестве, он поневоле приобрел привычку разговаривать с самим собой. Большая часть его слов оставалась совершенно неразборчивой и вообще почти неслышной, хотя изредка прорывались отдельные четкие слова, и мне показалось, что в настоящий момент его больше всего занимала мысль о том, какой процент ему придется заплатить Науму Вентсуорту за пользование его деньгами, если таковой будет с него взыскан.

— Сто пятьдесят долларов в год, — беспрестанно повторял он, — получается семьсот пятьдесят… — договаривал он уже почти со страхом в голосе. Говорил он и еще что-то, причем звук его голоса тревожил меня гораздо больше, чем я сам был готов себе в этом признаться.

Голос старика звучал довольно грустно, и это чувство, наверное, еще более усилилось бы, если бы мне удалось расслышать все произносимые фразы целиком, однако вместо этого до меня доносились лишь отдельные слова.

— Я пропал, — пробормотал он, после чего послышалась одна или две полностью бессмысленные фразы. — А они все такие… — И снова масса неразборчивых слов. — Быстро отошел, совсем сразу. — Очередная вереница непонятных или невнятно произнесенных слов. — … И не знал, что оно направлено на Наума. — Очередное бормотание.

Поначалу я подумал, что старика мучила его собственная совесть, хотя, как мне представлялось, и одного прозябания в столь ветхом доме было вполне достаточно, чтобы из головы никогда не выходили невеселые мысли. Интересно, почему он не последовал за остальными обитателями этой каменистой долины и не перебрался в какое-нибудь другое место? Что заставляло его держаться за эту дыру? Он ведь сам сказал, что одинок, причем не только в этом доме, но и вообще на целом свете, ибо в противном случае не завещал бы все свое состояние дочери Наума Вентсуорта.

Шлепанцы старика шаркали по полу, пальцы шелестели газетными страницами.

За окном послышались голоса козодоев, что определенно указывало на близкое окончание дождя, а через несколько минут голоса нескольких птиц слилось в единое почти оглушающее пение.

— Вот и козодои разгулялись, — донеслось до меня бормотание старика. — Похоже, пришли по чью-то душу. Клем Уотелей, наверное, помирает.

По мере того как дождь все более стихал, птичье пение, напротив, усиливалось, однако теперь оно мне уже не мешало, потому как сон окончательно сморил меня и я сомкнул веки.

Теперь я подхожу к той части моего рассказа, которая заставляет меня усомниться в нормальном функционировании собственных органов чувств, ибо все то, что случилось вскоре, как мне представляется, попросту не могло случиться. Сейчас, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос — а не могло ли быть так, что все это мне лишь приснилось, и все же прекрасно понимаю, что это был отнюдь не сон. Подтверждением тому, что все это я наблюдал никак не во сне, являются несколько газетных вырезок, в которых говорится об Эмосе Старке, о его завещании Джини Вентсуорт и, что кажется самым невероятным, о зловещем надругательства над полузаброшенной могилой, расположенной на склоне холма в той проклятой долине.

Проспал я, похоже, совсем недолго; дождь к тому времени почти прекратился, однако поющие козодои словно окружили дом сплошной стеной своего несмолкаемого хорового пения. Несколько птиц уселись непосредственно под окном комнаты, в которой я лежал, тогда как остальные ночные создания, как мне показалось, сплошь облепили крышу шаткой веранды. Я не сомневался, что именно их оглушающий гомон и вывел меня из того состояния сонного оцепенения, в которое я, сам того не ожидая, впал. Несколько минут я лежал неподвижно, стараясь собраться с мыслями, после чего встал с кушетки, поскольку решил, что теперь, когда дождь окончательно прекратился, дальнейший путь уже не будет столь же опасным как прежде, и машина едва ли забуксует.

Однако, как только я свесил ноги с кушетки, со стороны входной двери послышался громкий стук.

Я застыл в полной неподвижности; из соседней комнаты также не доносилось ни звука.

Стук повторился, причем уже с большей настойчивостью.

— Кто там? — спросил Старк.