Дмитрий Витер - 23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

— Простите…

Антон открыл глаза — рядом с ними стоял худенький старичок с пачкой листов-судоку в одной руке и острозаточенным карандашом в руке. Прокашлявшись, старичок пролепетал:

— Простите, но я прошу вас освободить это место для судоку-медитации…

Никак не отреагировав, Маша продолжала считать, погруженная в себя. Антон виновато улыбнулся старику, и тот понимающе закатил глаза.

Когда молитва закончилась, они вышли из парка и пересекли запруженную автомобилями дорогу.

— Вот и пришли, — сказала Маша и быстро, на одном дыхании, сосчитала до десяти, загибая пальцы на каждом счете.

Как и все Числови Натурального Ряда, здание представляло собой узкий небоскреб, уходящий зеркальной отвесной стеной. У раздвижных дверей стояли двое рослых охранников.

— Мария, главное число 374, — очаровательно улыбнувшись, девушка протянула им удостоверение прихожанки Числови святого Пифагора. Антон предъявил билет на церемонию очисления, и они прошли внутрь.

— После обряда тебе тоже постоянный пропуск дадут, — возбужденно шепнула Маша, пока они шли по просторному кондиционированному холлу к лифтам. — Вынужденная мера, чтобы нулевики не пробрались.

Антон кивнул — он слышал про отколовшуюся от Числови ветвь радикальных верующих, считающих ноль, а не единицу, началом натурального ряда, а потому полагающих, что основа мироздания — пустота и разрушение.

Войдя в лифт, Маша скользнула пальцами по гладким кнопкам, начиная с первой.

— Видишь! Натуральный ряд везде с нами. Просто ты пока это не всегда замечаешь.

Числовня располагалась на одиннадцатом этаже, и Антону не требовалось напоминания Маши, чтобы заметить, что 374 делится на 11 — в этом, разумеется, крылось удачное предзнаменование. Обширное круглое помещение было погружено в полутьму — ярко освещался лишь центр числовни, откуда во все стороны, словно лучи, тянулись по полу дорожки чисел. Там, в сосредоточении лучей, стоял бородатый Числовник, одетый в бесформенное мешковатое одеяние из светлой ткани, как у святого Пифагора, каким его изображали на древних фресках. Густая борода и усы, кажущиеся золотистыми в ярком освещении, делали неопределенным возраст Числовника; из-под его круглой белой шапочки, покрытой вышитыми числами, топорщились клочки рыжеватых волос.

Маша подтолкнула Антона вперед, и он подошел ближе к центру числовни, попав в ярко освещенный круг. Числовник возложил руки Антону на плечи и, слегка надавив, заставил его опуститься на колени.

— Пришел ли ты сюда по собственному волеизъявлению и с чистыми намерениями? — высоким хорошо поставленным голосом спросил Числовник.

— Да…

— Готов ли ты принять натуральный ряд, основу мироздания и порядка во Вселенной?

— Готов…

— Клянешься ли ты уважать и чтить главное число свое, что будет тебе добрым знаком?

— Клянусь.

Числовник положил руки на лоб Антону и начал считать — медленно, затем все быстрее и быстрее. Позади Антона, стоя в сумраке, Числовнику тихонько вторила Маша.

Антон вслушивался в течение натурального ряда, пытаясь представить себе, как он проходит сквозь тело, очищая, наполняя живительной силой. Он столько раз слышал, как это происходит — когда-то от отца, а теперь от Маши, но все равно ничего похожего не ощущал. Стоять на коленях было неудобно и холодно. Скорей бы уж Числовник остановился, назвав его главное число. Вдруг у них с Машей числа совпадут — это будет добрый знак.

— Триста тринадцать, триста четырнадцать, триста пятнадцать…

Антону стало жарко — то ли от лампы над головой, то ли от волнения. Жара… И числа… Мужской голос, так похожий на отцовский, бубнит их себе под нос, и Антон не знает: он все еще в числовне или вернулся домой — в пространстве и во времени.

Отец считает — неистово, яростно, с надрывом. Антон только что пришел из школы и с порога слышит — что-то не так. Он бросает тяжелый ранец на пол и бежит в комнату. Его обдает волна свежего воздуха — окно распахнуто, и отец стоит на подоконнике, наклонившись вперед. Левой рукой он цепляется за оконную раму и продолжает считать — так быстро, что отдельных чисел уже не разобрать.

— Папа! — Антон кричит и тут же зажимает себе рот рукой: прерывать молитву нельзя. Отец останавливается. Смотрит на сына через плечо — и выглядит совершенно чужим человеком.

— Прости, — говорит он тихо. — Я хочу досчитать до бесконечности. Но я не могу.

Отец поворачивает голову, еще секунду смотрит вперед, в пространство, и отпускает оконную раму…