Елена Блонди - Карты мира снов [СИ]

— Успеть хочу, побольше.

— Ну да. Ну… да.

Старик замолчал, может быть, ожидая продолжения, но Андрей тоже молчал, курил, стряхивая пепел, искры улетали из света в темноту, там их становилось видно, на миг, потом исчезали.

В гулкой пустой столовой было полутемно, помигивала на стене палочка лампы, и лился желтый поток из камбуза, там Данилыч ворочался, щелкал кнопкой на чайнике. Когда заходили, поздоровались с ребятами, что сменились с вахты, и поднимались от крайнего стола, унося из столовой пустые тарелки. Усталые, сонные.

Теперь Андрей сидел за тем же столом. По своей привычке, откинувшись на спинку стула, держал пальцы в густых волосах, как бы уложив голову на собственные ладони. Руки уставали, да. Каждую ночь внаклонку, с пером, обмакнутым в блестящие чернила, рука напряжена в нескольких сантиметрах от кремовой плотной бумаги. Опустить, соразмеряя плавное движение с размашистой неторопливой качкой, коснуться листа и прописать букву, другую, связать их в слово, найденное в очередной книге или на справочном сайте интернета. Дурак ты, Андрюха, выругал себя беззлобно, вытягивая ноги под привинченный стол и шевеля пальцами волосы. Реально, дурак. Замахнулся, весь мир перенести на лист бумаги, ну и ладно бы сделать обычную копию карты мира, рукописную, кропотливая работа, чем-то напоминающая тюремное рукоделие, когда некуда торопиться, и значит, можно медленно доводить до ума плексовую ручку ножа, или вырезывать шахматные фигурки, или вот — полгода болтаясь в морях, с несчастной парой заходов в заграничные порты, выписывать вдоль очертаний материков знакомые с детства названия. Мадагаскар, Кергелен, Красное море, Эритрея. Волга, Дунай, Амазонка. Начать с самых крупных: океаны, моря, материки, толстые змеи главных рек. Осталось время? Вписывать между и рядом — названия городов, портов, озер и горных вершин. За полгода рейса и сделал бы. Прикольный такой морской сувенир. Данилыч, вон, делает всякие цацки из корабельных списанных медяшек. Фляжка, стакан под водку со смешной гравированной надписью. Пепельница, как сейчас называют модно — стимпанк. А Вовка Синельников точит на станке круглые ручки и колеса, собирает штурвал, инкрустированный тоже медяшками, в центр лепит компас с дрожащей стрелкой. Уже всей родне наточил и парочку продал, гордится. А на карту научника Андрея ходили уже всей командой смотреть. Сперва плечами пожимали, пока того же Вовку не осенило — так ее ж вместо ковра на стенку! А чо, братан, круто будет, у всех завитушки шерстяные, а у тебя — типа пиратская такая карта, ты ее сделай еще с картинками, и парусники нарисуй, с волнами. А мне нарисуешь? А мне? А отдельно вот Австралию можешь, Андрей Димыч? С кенгурами и эму?

Потом привыкли. И с заказами поутихли, когда увидели, как долго и неторопливо трудится метеоролог научной группы Андрей Дмитриевич Корсаков над первой своей картой. Поняли, да все равно не успеет, куда уж, если эта одна лежит и лежит, расстилаясь почти каждую ночь в тесной комнатушке, отделенной от штурманской рубки.

Под медленные мысли они с Иваном Даниловичем давно уже прихлебывали из своих чашек. Механик пил чай, макал в блюдце с домашним вареньем белые сухарики — аккуратно нарезанные кокшей Надеждой длинными, звонкими на зуб, палочками.

— А то спать не буду, — объяснил Андрею, с неодобрением глядя, как тот щедро сыплет в чашку две ложки растворимого кофе, — и как ты гадость сию пьешь, — рассердился праведно, морщась, — хоть бы сварил уже настоящий! Надька вон вечером смолола, в банке поставила.

— Некогда, — улыбнулся Андрей.

И будто сам себя подстегнув словом, заторопился, долил кипятка, сыпанул еще кофе и сахару, поднялся, держа чашку в руке.

— Данилыч, я еще пару часов там. Пока Серега не сменился. Утром успею поспать. Мне дежурить после обеда.

— Та я провожу, — Иван Данилович сходил на камбуз, погремел там, споласкивая и вешая чашку. Вышел, оглядывая ночное хозяйство, знал, сорокалетняя зубастая кокша Надежда за беспорядок обругает, так что весь экипаж неделю еще зубоскалить будет.

Андрей с юмором покорился, дождавшись и следуя впереди старика по желто освещенному коридору, потом поднимаясь узеньким витым трапом.

Пронес почти полную чашку в рубке мимо макушки вахтенного штурмана Сереги, утонувшего в кресле с высокой спинкой. Тот помахал рукой, не оборачиваясь, мол, не сплю, вижу.

И в штурманской аккуратно пристроил чашку на полку, в специальное углубление, окруженное вдобавок никелированным колечком. Снова склонился над картой, досадуя на любопытство старика, который так же навис над картой с другой стороны, отбрасывая на Европу косматую тень с большими ушами.