Татьяна Корсакова - Лабиринт Медузы

Вина подкрадывалась ночным татем, усаживалась на край ее кровати, дергала за волосы, заглядывала в лицо черными, как угли, глазами.

– В кого ты превратилась, Никс? – спрашивала вина шепотом. Или это ветер потревожил занавески на окне? – Кем ты стала?

Она знала, кем стала. Нет, не так! Она знала, в кого превращается. Она превращалась в старуху, что коротала свой век на Костяном мысе. И руки ее все еще молодые, все еще красивые нет-нет да и тянулись к обглоданным морем ракушкам, чтобы нанизать их на суровую нить и превратить в бусы. И мысли в голове кружились мутные и страшные. От таких мыслей впору потерять рассудок. Или она уже его потеряла? А когда начала терять? Там, на родине, когда без сожаления расправилась с целой рыбацкой деревней? Или на купеческом корабле, когда вместе с виновными уничтожила и безвинных. Или когда отдала Ирис на растерзание морю? Когда она перестала быть человеком? Чему она научит свою единственную любимую дочь? Каким чудовищем предстанет перед ней?

Эти вопросы мучили Никс, лишали сна и покоя. И черноглазая гостья, что каждую ночь теперь делила с ней ложе, нашептывала правильный ответ. Единственно верный ответ.

А потом пришел Димитрис…

– Я расскажу, что ты должен будешь сделать. – Никс попыталась коснуться его щеки, но Димитрис отшатнулся от нее, как от чудовища. Его нельзя за это винить. Никто не виноват, кроме нее самой. – Только не здесь, не в доме. Пойдем к морю.

Море ластилось к ее босым ногам, тянуло за подол сорочки. Море чуяло ее страх и ее боль. Радовалось ли? Никс было все равно. Сейчас она думала лишь о дочери, о своей маленькой девочке. О том, что Димитрис позволил поцеловать ее на прощанье, и только за одну эту милость Никс была готова простить ему всю ту боль, что он ей причинил. Уже простила. Его простила, а вот себя не смогла. И он не смог. Это хорошо. Так ему будет проще сделать то, что он должен.

– Ты знаешь, во что я превращусь. – Она не смотрела на мужа, она опустилась на колени, погладила море. – Ты знаешь, к чему это может привести. Не совершай моих ошибок, любимый. Отдай меня морю. Обещай! – Она обернулась, посмотрела на Димитриса снизу вверх. С мольбой посмотрела.

– Я… обещаю. – В руках у него была сабля. Кривая, острозаточенная, смертоносная. Ей не будет больно. Наверное…

– И не смотри. Только сам не смотри на меня после…

Рыбацкий мешок пах водорослями и морем, царапал кожу, пугал змей. Змеи поняли, что она задумала, и силились порвать крепкую ткань. Змеи не хотели умирать в пахнущей затхлостью темноте. Змеи вообще не хотели умирать.

– Вы не умрете. – Никс погладила их сквозь грубую ткань, закрыла глаза. – Мы наконец просто обретем покой. Я готова, любимый. Пусть не дрогнет твоя рука…

…Она почти не почувствовала боли. Просто мир кувыркнулся несколько раз, просто зажмуренные глаза широко открылись, а змеи обрели каменную твердость. Просто темнота стала не такой темной. Она могла видеть сквозь плотную ткань.

Он склонился над ней – черная, с красными сполохами отчаяния тень, поднял с земли сумку… с ней. С тем, что осталось после ее смерти. Вот только это еще не окончательная смерть! Только сейчас Никс поняла старуху! Это не смерть и не жизнь, это страшная мука не-жизни, когда невидимыми, несуществующими руками хочется разорвать кожу на лице, вырвать из глазниц глаза, избавиться от каменной тяжести змей. Но он обещал подарить ей покой. Он ведь любил ее когда-то…

Обещал. Любил. Но обманул… Сейчас, не живая и не мертвая, она была страшным, смертельным оружием для всего живого. А у него было много врагов. У богатых и влиятельных мужчин всегда много врагов. И он думает, он надеется, что она ему поможет. А пока он решил ее спрятать, надежно укрыть от чужих глаз. Надежно укрыть чужих от ее мертвых глаз.

Эту темницу в недрах острова она создала для себя сама. Она создала, а Димитрис воспользовался. На холодном каменном алтаре ее змеевласая голова смотрелась бы как произведение искусства. Если бы он снял с нее мешок. Но он не снял, он помнил ее предупреждение. Он видел, на что способна мертвая Медуза. Он оставил ее вот так, в темноте и сырости, как голову недозревшего козьего сыра. Оставил и ушел, не оборачиваясь. Он ушел, а она уже знала, что рано или поздно он вернется, чтобы превратить ее в смертоносное оружие. И когда этот момент наступит, она будет рада убивать…

У нее еще оставались силы. И море все еще слышало ее голос и ее зов. Море ворвалось в лабиринт, затопило подземную пещеру, сдернуло мешок. Теперь она могла видеть. И змеи могли плавать, ловить в воде зазевавшихся рыбешек, обращать их в мелкие, продолговатые камешки. Единственное, что не сделало море, не даровало ей свободы. Морю нравилось иметь в пленницах такую, как она, – всесильную и одновременно беспомощную…