Эдвард Бенсон - Тварь в зале

Следующие страницы представляют собой рассказ доктора Эзетона о Твари в зале. Я делал заметки, столь многочисленные, насколько позволяла мне скорость конспектирования: писал под диктовку и впоследствии прочел ему всю историю, переписанную набело и связную. Это было в день его смерти, случившейся через час после нашего расставания, когда, как любители полицейских отчетов — крайне омерзительного вида литературы — могут помнить, я был вынужден давать показания следственной комиссии. Неделей ранее доктору Эзетону также пришлось предстать перед следствием — в качестве медицинского эксперта из-за гибели его друга, Луиса Филдера, а затем и сам он был найден мертвым в схожих обстоятельствах. Опираясь на опыт, Эзетон утверждал, что его друг покончил с собой в припадке безумия, и этот вердикт не оспаривался. Однако, осмотр тела доктора Эзетона, несмотря на то же заключение, оставлял простор для домыслов и сомнений.

Стоит заметить, что изложенное ниже я читал Эзетону буквально в день его гибели: он исправлял меня, уделяя особое внимание некоторым деталям, и выглядел абсолютно нормальным, а прощаясь, произнес следующее:

— Как эксперт в области мозговой деятельности, я абсолютно уверен в собственном психическом здоровье и в том, что все случившееся — не плод моего воображения, но объективная реальность. Если бы мне вновь пришлось давать заключение по делу бедного Луиса, я изменил бы его. Пожалуйста, поместите это в конец или в начало рассказа, как сочтете нужным.

Несколько слов я добавлю в конце истории, но нужны еще несколько, чтобы ее начать. Перед вами краткое вступление.

Френсис Эзетон и Луис Филдер встретились в Кембридже, где завязалась их дружба, длившаяся почти до самой смерти. И на целом свете не было более разных личностей: доктор Эзетон в возрасте тридцати пяти лет стал единственным и главным специалистом в своей области, исследуя функции и заболевания головного мозга, а Луис Филдер в те же годы все еще находился на пороге великих свершений. Когда Эзетон, не отмеченный печатью гениальности, прилежным и непрерывным трудом достиг вершин своей профессии, Филдер, подававший большие надежды в школе, колледже и после выпуска, никак их не оправдал. По мнению его друзей, он обладал слишком живым характером, чтобы заниматься унылым осмотром пациентов и строить логические умозаключения. Луис был полон вопросов, пытлив и чрезвычайно любознателен. Его разум порождал блестящие идеи, с которыми он легко расставался, дабы они освещали путь другим. Но если присмотреться как следует, этих мужчин объединяла одна всепоглощающая страсть, а именно безграничный интерес к области неведомого — интерес, обеспечивающий, пожалуй, крепчайшую связь между отдельными представителями рода человеческого. Оба — до самого конца — были абсолютно бесстрашны, и доктор Эзетон сидел бы у постели жертвы бубонной чумы, чтобы документировать течение болезни для будущих врачей, так же самозабвенно, как Филдер изучал бы рентгеновские лучи на этой неделе, летательные аппараты на следующей и спиритизм неделей позже. Дальнейшая история, я думаю, говорит сама за себя, хотя и не объясняет всего произошедшего. Как бы там ни было, перед вами история, которую я прочел доктору Эзетону, расшифровав записи нашей с ним беседы. Повествование, конечно, ведется от его лица.

Вернувшись из Парижа, где изучал медицину под руководством Шарко, я открыл практику дома. Учение о гипнозе, внушении и исцелении с их помощью к тому времени получило признание даже в Лондоне, и публикация нескольких исследований на эту тему, вкупе с моими зарубежными сертификатами, позволили мне, едва появившись в городе, ощутить себя занятым человеком. Луис Филдер строил планы относительно начала моей врачебной карьеры (у него было множество идей на любой случай, и все они — оригинальные) и умолял меня поселиться не в твердыне докторов на «Хлороформ-сквер», как он называл ее, но ниже, в Челси, где пустовал дом, неподалеку от его собственного.

«Кого волнует, где живет доктор, пока он лечит людей, — говорил Луис. — Кроме того, ты не доверяешь старым методам. Не стоит доверять и старым местам. Хлороформ-сквер пропитана духом безболезненной смерти! Лучше переезжай и помоги людям выздороветь! А долгими вечерами мы сможем стольким поделиться! Я не смогу забежать к тебе через пол-Лондона».

Проведя за границей пять лет, приятно сознавать, что ваш лучший друг все еще остается в столице, и, как заметил Луис, жизнь с ним по соседству — прекрасный повод для визита.