Генри Каттнер - Рассказы. Часть 1

Безумное рвение наполнило мою душу. Я тоже узнаю — я должен! Как во сне я шагнул к позолоченному гробу. Через мгновение я навис над ним; затем с силой, рожденной в горячке, я сорвал обшивку и поднял позолоченную крышку, а затем понял, что это не сон, потому что сны не могут приблизиться к конечному ужасу, которым было существо, лежащее в гробу, — это существо с глазами, как у полуночного демона, и лицом из видений безумца, похожим на дьявольскую маску смерти. Оно улыбалось, когда лежало там, и моя душа вскрикнула от мучительного осознания того, что оно живо! Тогда я познал все; тайну и плату с тех, кто искал ее, и я был готов к смерти, но ужасы не прекратились, ибо пока я смотрел на него, зазвучал голос, как шипение черного слизняка.

И там, в ночном мраке он прошептал секрет, глядя на меня безжизненными, бессмертными глазами, так чтобы я не сошел с ума, пока не услышу все это. Все было раскрыто — тайные крипты самого черного кошмара, в котором обитают отродья гробниц, и цена, благодаря которой человек может стать одним из упырей, живущим после смерти как пожиратель во мраке. Так все и происходило, из этой избегаемой проклятой гробницы приходил призыв к нисходящим поколениям, что, когда они придут, они попадут на мрачный праздник, благодаря которому он сможет продолжать свою жуткую, вечную жизнь. Я (он вздохнул) был бы следующим, чтобы умереть, и в своем сердце я знал, что это так.

Я не мог отвести глаз от проклятого мертвеца, не мог освободить свою душу от его гипнотического рабства. Тварь на похоронном одре кудахтала, издавая нечестивый смех. Моя кровь застыла, потому что я увидел две длинные, тощие руки, как гнилые конечности трупа, медленно устремившиеся к моему сжавшемуся от страха горлу. Монстр сел, и даже в когтях ужаса я различил смутное и ужасное сходство между существом в гробу и каким-то древним портретом в зале особняка. Это была преображенная реальность — Джереми-человек стал Джереми-гулем; и я знал, что не стоит сопротивляться. Две когтистые лапы, холодные, как пламя ледяного ада, сомкнулись вокруг моего горла, два глаза проникли, словно личинки, через мою обезумевшую сущность, смех, порожденный безумием, одиноко звучал в моих ушах, словно гром судьбы. Костяные пальцы вонзились в мои глаза и ноздри, делая меня совершенно беспомощным, в то время как желтые клыки щелкали все ближе и ближе у моего горла. Мир свернулся, обернутый туманом огненной смерти.

Внезапно чары разрушились. Я оторвал взгляд от этого слюнявого, злого лица, и мгновенно, как катастрофическая вспышка света, пришло понимание. Сила этого существа была чисто ментальной — в одиночестве мои несчастные родственники приходили сюда, и только в одиночестве могли противостоять и пытаться освободиться от силы ужасных глаз монстра — Великий боже! Был ли я жертвой гниющей мумии?

Моя правая рука опустилась, нанеся удар ужасу между глаз. Раздался отвратительный хруст; затем мертвая плоть уступила под моей рукой, когда я схватил теперь безликого лича за руки и бросил его на заваленный костями пол. Весь в поту, что-то бессвязно бормоча в истерике и страшном отвращении, я видел, как покрытые плесенью фрагменты двигались даже во время второй смерти — оторванная рука ползла по полу на вонючих смятых пальцах; нога начала катиться с азартом нелепой нечестивой жизни. С громким воплем я кинул зажженную спичку на этот отвратительный труп и продолжал вопить, когда распахнул ворота и выбежал из гробницы в мир здравомыслия, оставив позади тлеющий огонь, из обугленного сердца которого страшный голос все еще слабо стонал, словно тоскливый реквием по тому, кто когда-то был Джереми Стрэнджем.

Теперь гробница разрушена, а вместе с ней — лесные захоронения и все скрытые камеры, а так же уничтожены рукописи, которые служат напоминанием о жутком кровожадном гуле, что невозможно забыть. Ибо земля скрывает безумие и видения отвратительной реальности, а чудовищные твари пребывают в тени смерти, скрываясь и ожидая, чтобы схватить души тех, кто ввяжется в запретные дела.

Robert Bloch. «The Suicide in the Study», 1935.

Увидев его, работающим за столом в тускло освещённом кабинете, никто бы даже не заподозрил то, кем он являлся на самом деле. В отличие от колдунов прошлого, он не облачался в кабалистические одежды серебряных и чёрных цветов; на нём был домашний фиолетовый халат.

От него не требовалось хмурить брови так, чтобы они сходились у переносицы, отращивать ногти так, чтобы они напоминали когти хищника, а в его глазах не отражалось сияние изумрудных грёз. Он не был хитроумным сгорбленным старцем. Это не про него; он был молод, строен и прямолинеен — почти величественен.