Анатолий Эльснер - Рыцарь духа [Собрание сочинений. Том II]

— Ты меня всегда так пугаешь. Оставь!

Зоя дико смотрела на нее и вдруг стала испуганно смотреть в пространство.

— Ты слышишь, Тамарочка?

Тамара ничего не слыхала, но ужас Зои перешел на нее, и она дрогнувшим голосом проговорила:

— Хохочет она опять!

— Да, смерть. С того дня, как прозвучали в этом доме проклятия, я не узнаю себя. Как будто в меня кто-то вошел, пугливый и страшный, и когда мы блаженствуем, слышу в себе голос: «Оглянись, смерть за тобой».

Она стала медленно поворачивать голову, лицо ее с каждым мигом все более бледнело и вдруг, содрогнувшись, <���она> стала неподвижно смотреть в одну точку. Ей казалось, что какая-то фигура, прозрачная и легкая, как воздух, скользнула вдоль стены и остановилась, глядя на нее сверкающими, мертвыми глазами.

Зоя стала видеть всякие призраки. Воображение, расстроенное картинами оргий, отуманенное различными ликерами и ядами, вспыхивало при всяком страхе ее, как пламя, на фоне которого вырисовывались всякие фигуры. После того, как медиумической силой Леонида она увидела призрак смерти, она уже не имела сил рассеивать свои иллюзии. От сатаны к Богу — огромная пропасть: это подымало в ней отчаяние, заставляя искать забвения в чувственных оргиях и всякого рода наркозах, и все это отнимало от нее всякую волю бороться с своими видениями. Даже декадентский язык, которым она выражала свои ужасы, еще более уносил ее от реального мира в мир, созданный ею самой. Тамара не всегда видела то, что Зоя. В воображении ее постоянно носился Леонид в двух образах, и это страшно пугало ее. Несмотря на это, она всегда поддерживала страхи Зои: помимо коварных целей своих, какая-то сила влекла ее к ужасам, а выражать это необычайным, красочным языком доставляло ей жуткое, тонкое наслаждение.

— Тамарочка, смотри, вон она, вон! — воскликнула Зоя вибрирующим, как струна, голосом. — Смотри, стоит, сверкая желтым и факельно-могильное горит в орбитах ее. Холодные иглы пронизывают и сердце мое, и мозг.

Тамара стала пристально вглядываться. Во многих местах залы дрожали полосы лунного света и вдруг она увидела… при этом раздались какие-то голоса и прежние, далекие звуки органа.

— Да, вижу, вижу… Молитвенно-органный хохот льется из ее уст и факел смерти в ее руках. Видишь ты?

— И факел озаряет желто-саванным светом ее лицо.

С выражением отчаяния Зоя заложила руки за голову. И сказала с судорогой, пробежавшей по бледным губам:

— Да, она, смерть, вопит во мне голосом могильно-черным: «Умрешь».

— Зоичка, умереть готова с тобой и я.

С этими словами Тамара нежно обвила руками шею Зои и добавила:

— Умрем вместе.

Между ними часто возобновлялся разговор о том, что они должны умереть. Чувственные наслаждения, которым они предавались, и в особенности Зоя, временами образовывали как бы пустоту — пропадали всякие желания и чувствовалась только одна боль и равнодушие — и в этой пустоте вырисовывался вопрос: что же дальше? Ответа не получалось и, так как они сами понимали, что должен был быть предел такой жизни, а изменить ее значило искать света и Бога, то за гранью наслаждений им рисовалась страшная, холодная смерть. Чувственные опьянения и смерть сближались, роднились между собой, и в первых часто чувствовался запах трупа и разложения.

— Смотри, как она светится! — проговорила Тамара, неподвижно глядя в пространство и держа руки на плечах Зои.

— Смотрю — и желто-холодное и змеино-скользкое ползет во внутренности моей с зелено-сверкающими глазами и, переворачиваясь, хохочет, и я слышу голос: «Желания неутолимые пылают в сердцах ваших и сколько ни упивайтесь восторгами с юношами в черном, огонь будет вас жечь и не погаснет». Вечной жаждой томлюсь я, Тамарочка. Груди мои уплывают в желаниях, жаром пышет красно-горючее из уст, а успокоения нет. Среди мигов блаженства я часто вздрагиваю: рисуется бездна и там бледная смерть…

Она снова стала смотреть в одну точку.

— Вон она, смотри же… могильным веет и желтым улыбается, умереть надо. Мы выпили вино восторгов в желаниях яда сладко-горючего, но смерть сторожит.

Теперь Тамаре казалось, что она ясно видит бледно-желтоватую фигуру, скользящую от одной колонны к другой, и ужас ее не сопровождался больше мыслью, что это ей только кажется, и чувством удивления: видела же она одновременно двух Леонидов и Медею, направившую в нее свой кинжал.

— Вижу, вижу, вижу — вот она! Слышишь ты, как желтеют в челюстях смех и щелканье?