Борис Конофальский - Мощи святого Леопольда

— Да, — сказал Виченцо Пилески. — Все так.

— Значит, за пару тумаков папаше сынки пообещали прирезать?

— Да, — опять кивнул Виченцо.

— Он бил его поленом, старик де недели валялся, — добавил Роха.

— Да, — снова кивал фризиец.

— Ну, ясно, — сказал солдат невесело, — если мне нужно будет, кого-то облаять или отлупить поленом, я дам вам знать. А теперь ешьте добрые люди.

Он хотел встать, но Роха поймал его за рукав.

— Да стой, ты, Фольокф, мы тебе сейчас все расскажем.

— И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?

— Сядь, — тянул Роха, он глянул на фризийца, — ты принес?

— Да, — опять сказал тот и полез под одежду.

Он достал оттуда кожаный кошель, и высыпал из него черный порошок, протянул его солдату на просмотр.

— Ну, — сказал Скарафаджо, глядя на Волкова, — знаешь что это?

— Зола с помойки, — отвечал тот.

— Зола, говоришь, — оскалился Роха, и приказал Винченцо Пилески. — Давай!

Тот насыпал золу на край стола, поднес свечу и…

Порошок загорелся ярко, быстро и сильно и с шипением. А белый дым, целым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул.

А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на них трактирщик.

— Ну, — улыбался Роха, — а теперь-то знаешь, что это?

Теперь Волков знал что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.

Это был порох, только тот порох, что он видел до этого, напоминал серый жеваный хлеб, а не черный порошок.

— Ну и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? — спросил солдат у Скарафаджо. — Порох я последние девятнадцать лет нюхал.

— Это новый порох, понимаешь? — горячился Скарафаджо. — Такого ты еще не видел. Он выглядит по-другому от него другой дым, видел сколько дыма.

— Новый порох, старый порох, суть одна — никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли и вовсе безделица.

— Послушай меня, Фолькоф. Теперь все будет по другому, верь мне брат-солдат. Все будет по другому, — Роха говорил со страстью, он готов был уже драться за свою правоту.

— Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться и они налетели на фронт, я оказался с арбалетом, в первом ряду, они остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колесики у них на пистолях, как вылетали искры из них, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули, были мои, одна в кирасу одна в шлем, — солдат сделал паузу, — видишь Скарафаджо, я сижу перед тобой. Они не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошел на два пальца, рейтар уезжал и болтался в седле из стороны в сторону, и его поддерживали товарищи.

— Это было раньше, раньше брат-солдат, аркебузы — дрянь, пистоли — дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох это дело, новое оружие это дело, — не сдавался Роха. — Мы покажем тебе новое оружие. Порох это дело, Фолькоф, поверь мне брат.

— Чушь, — не верил солдат, — что еще за оружие с порохом. Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы то это безделица. Пушки да, все остальное — баловство.

— Послушай, Фолькоф…

— Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю, — прервал его Волков.

Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был не весел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и чуть подумав, сказал:

— Из своего оружия, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

Все перестали, есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.

— Из какого — такого, своего оружия ты пробьешь мою кирасу? — четко выговаривал он слова с заметным раздражением.

— Он сделал мускетту, — сказал Роха. — Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.

— Я сделал мушкет, — сказал Яков Рудермаер твердо и при этом глядя в глаза солдату. — И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

— Ты ж не видел мою кирасу, — произнес Волков.

— Пробью, какая бы не была, — продолжал упрямствовать рыжий мастер.