Кэт Ховард - Розы и тлен [litres]

Елена не была великим поэтом, когда умерла. Но она, несомненно, могла бы им стать, если бы осталась в живых.

Когда Ариэль закончила читать стихотворение, она взглянула на меня. Я кивнула.

Она щелкнула зажигалкой и поднесла пламя к краешку листа. Огонь лизнул слова, написанные Еленой, вспыхнул ярче, вгрызаясь в свою добычу. Ариэль держала страничку, пока пламя не добралось до ее пальцев, а потом подбросила ее в воздух. Листок бумаги исчез, сгорев дотла, прежде чем коснулся поверхности воды.

– Вот, – сказала она. – Может быть, сейчас ее гребаное желание сбудется!

Потому что это и наше желание, когда кто-то уходит из жизни. Желание, чтобы тот, о ком мы помним, продолжал жить в сердцах людей. Чтобы его имя не забывалось, потому что таким образом частичка его души остается с нами. Чтобы память о том, каким был покинувший этот мир человек, о том, что было важно для него, не умерла.

Чтобы от него остались не только горстка пепла, развеянная по ветру, не только листок с загаданным желанием, который уносит вода.

Пусть наше желание сбудется. Я всей душой желала этого.

Я расслабилась и потеряла бдительность. Была слишком поглощена всем происходящим – смертью Елены, разработкой самых невероятных планов спасения Марин. Я забыла о вечной угрозе, поэтому в том, что случилось, была целиком моя вина. Если бы я не потеряла ясности мышления, я бы без раздумий нажала на кнопку «Удалить», увидев имя матери в папке «Входящие», но по рассеянности я имела глупость открыть его.

Она писала, что какой-то ее знакомый может рекомендовать меня на должность преподавателя английского языка в старших классах школы, и что это возможность сделать настоящую карьеру вместо того, чтобы заниматься всякой ерундой и придумывать дурацкие истории. Пусть у меня и нет должной квалификации, необходимой для того, чтобы преподавать в школе. В общем, вступительная часть письма была вполне благостной, как и полагается письму матери. Но я-то знала, чем заканчиваются письма от дорогой мамочки.

Далее она выражала недоумение по поводу моего бегства в «Мелету», куда меня приняли, разумеется, исключительно из-за таланта Марин. Конечно, есть мнение, что настоящие писатели могут творить где угодно, но уж если мне нужны особые условия, она надеется, что я, в конце концов, напишу какой-нибудь роман, пока живу в «Мелете». На утреннем ток-шоу брали интервью у дамы, которая написала роман всего за три месяца, но уже были проданы сто тысяч экземпляров, и теперь собираются снимать фильм по этому шедевру, поэтому она надеется, что за такой долгий срок мне будет несложно написать что-то путное. Уверена ли я, что достаточно усердно работаю?

Я тряхнула головой. Читая все это, я не испытывала ничего, кроме отвращения, ведь я слышала нечто подобное и раньше, и не только от матери, но и от кучи доброжелателей, которым не терпелось увидеть мое имя в списке авторов бестселлеров. Потому что, с их точки зрения, не было ничего легче, чем писать книги, ведь именно этим объясняется, почему на свете так много успешных писателей. Мне бы остановиться на этом и удалить письмо, но я сделала глупость и продолжила читать.

Не важно, что я напишу, главное, я и помыслить не должна о том, чтобы сочинить ложь о наших с ней отношениях. Одна соседка сообщила ей, что в каком-то моем рассказе фигурировала жестокая мать, и спросила, общается ли она со мной сейчас, а ведь ее душа не вынесет, если люди будут о ней такого ужасного мнения. Она всегда поступала со мной только так, как я того заслуживала, и даже если порой вела себя со мной строго, то только по моей вине и ради моего же собственного блага. Если я только попробую прикинуться жертвой, лишь бы попасть на ток-шоу на телевидении, если я буду писать ложь о ней и вводить в заблуждение людей, которые просто не понимают, что я из себя представляю, она наймет адвоката и привлечет меня к суду за оскорбление чести и достоинства.

Она знает множество примеров, когда люди, лишенные таланта, прибегали к откровенной лжи в погоне за популярностью, но она этого не допустит и сделает все возможное, чтобы у меня ничего не вышло. Это, конечно, может повредить моей карьере, но она сделает это ради моего же собственного блага.

Трясущейся рукой, ощущая привкус желчи во рту, я удалила письмо.

Все что она делала, было ради моего же блага. Неважно, что она вытворяла при этом. Лишала мня еды на несколько дней, так как пеклась о моем благополучии. Мне же нужна была дисциплина! Выбрасывала книги в мусорный ящик, потому что, видите ли, я должна была учиться жить в реальном, а не выдуманном мире. Все воспоминания, которые нахлынули на меня во время церемонии отбора – ее отвратительный голос, прикосновение холодных ножниц к голове, боль от избиений настолько жестоких, что наутро я просыпалась вся в синяках, мои отчаянные крики, рука, горящая в огне – все это было ради моего же собственного блага.