Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

Она спит без подушки. Она любит бежевые костюмы (нюд), она бьет себя по щеке — тонко и коротко, — когда больно и страшно (а так часто бывает). Она смеется — и от уголков глаз проходит сетка морщин. Ты можешь часами говорить о ней, кажется, ты знаешь о ней все.

Но понять ее — нет, это тебе не дано. Ты даже пытаться перестал, еще в тех призрачных двадцатых, когда ваши дороги перестали сливаться в одну общую и пошли параллельно — очень близко, но все-таки врозь. И ей не дано понять тебя.

Так бывает, даже когда люди мыслят общими категориями. Когда разными — это вообще неизбежно.

Вам никогда не понять друг друга.

Ты убеждаешь себя в этом, третий раз подогревая ужин. Ставя на плиту остывший чайник, скользя взглядом по часам, стрелки которых вот-вот встретятся на пиковой верхней точке. Когда раздается щелчок замка, твои ладони немного влажные и лоб, кажется, тоже. Но это все потому, что в этом году слишком рано начали топить. С чего бы еще?

«Ты совершенно спокоен», — говоришь ты себе. «Этот разговор неизбежен», — настаиваешь ты, потирая пальцы. Дышишь глубоко и медленно, рас-рас. «Надо перекрыть батареи», — машинально отмечаешь краем сознания. В этом году очень поздняя осень. Золото и ветер, и почти нет дождя.

Ты встречаешь ее где-то на полпути из кухни в коридор. Вы, как два корабля в очень узком проливе, не можете разойтись. Таков план: вам обязательно нужно поговорить, раз уж ты все решил. Не как вчера и не как позавчера. Не как неделю назад.

Так необходимо поговорить, что слова уже жгут внутреннюю сторону губ, когда ее лицо выплывает из темноты коридора (она никогда не включает там свет) под пляшущий огонек раскачиваемой ветром люстры.

Это происходит одновременно: ты раскрываешь рот — она поднимает голову и смотрит на тебя. Стеклянными глазами. Двумя безжизненными пустынями глаз, вылизанными солнцем до состояния стекла. У нее на лице нет никакого выражения, у нее как будто нет и лица. Только две воронки посреди бесконечных песков.

Ты закрываешь рот.

Ты глотаешь слова, сухо давишься ими, как пересоленным попкорном.

Ты прижимаешься к стене, пропуская ее на кухню. Смотришь, как мягко-медленно-размеренно она ступает к окну. Как открывает его нараспашку — тонкую люстру подкидывает ветром — и стоит, глядя на серые крыши домов.

— Ужин в микроволновке, — тихо говоришь ты.

У тебя дрожат ладони, слегка подрагивает кожа на шее. «Это от сквозняка», — думаешь ты. Конечно, от сквозняка. С чего бы еще?

Она кивает, не оборачиваясь. Только спина чуть расслабляется, образуя складку на пиджаке под воротником.

«Завтра», — вздыхаешь ты. Нет ничего такого, что не может подождать до завтра.

И делаешь шаг к окну.

У тебя очень сложная работа: ты учитель обществознания. Ставка в школе, лекции в институте, пара учеников по вечерам.

— Все это не обязательно, — говорит она.

И добавляет:

— Зачем тебе это?

Так бывает не каждый день. И не каждый раз ты пожимаешь плечами, вот как сейчас.

— Кому-то нужно, — говоришь ты.

Вы сидите на кухне. Щуритесь оба от яркого солнца. Оно слепит, даже когда бьет в спину, — такое солнце по утрам на вашей кухне.

Совместные завтраки — это еще осталось. Пустые разговоры. Одни и те же темы — по второму-десятому-стодесятому кругу. Ты чувствуешь себя как на пятый год выплаты ипотеки. Никто не ожидал, что будет так тяжело. Ты в ловушке, в капкане. Тянет послать все к черту, но позади уже пять лет. А впереди еще пятнадцать, и хочется выть дурниной в решетку вентиляции, чтобы было чуть глуше, чтобы не все казалось так плохо.

Безысходность — вот что вас доконало.

Она никогда не бросит свою работу, у нее есть причины. А ты устал, просто устал чувствовать себя слабаком.

И ты, конечно, не слабак.

У вас больше нет ипотеки, никогда не было детей. У тебя ставка в школе, лекции в институте, пара учеников по вечерам. Куча свободного времени. Ты ходишь в качалку, ты неплохо зарабатываешь на курсовых и дипломных. От тебя млеют студентки, и секретарша Танечка, хоть ей уже девятнадцать, вдруг решает пойти на высшее, и ей очень нужна твоя помощь с обществознанием, честное слово, только с ним.

У Танечки легкомысленная прозрачная улыбка, ей весело от твоих шуток. Она умеет смотреть кошкой, так что и у более верного мужа качнулось бы сознание. А ты не то чтобы ходок, но все-таки было. Было.

Ты приглаживаешь волосы на затылке, ныряя ступнями в ботинки. Уже под сорок, а волосы еще густые, с тонкими нитками седины на висках. Когда нагибаешься, чтобы завязать шнурки, на голову падает капюшон.