Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Ингрейна понимала, что это и есть та самая Вьюга, убивающая своих детей, которая была в начале мира и будет в его конце. И еще лучше она понимала, что сейчас лежит на операционном столе с внутренностями в состоянии киселя. А, может, уже и в морге, раз уж так четко видит идущую на нее метель.

Убегать от смерти казалось глупым, стоять и ждать, пока белая мгла, за которой уже ничего не будет, докатится до нее и превратит в ничто — еще глупее. Ингрейна развернулась и помчалась назад, по колено проваливаясь в снег. Всюду сделалось белым-бело, но гул все же остался за спиной, хотя и нарастал. Не то чтобы Ингрейна питала какие-то надежды — очень странно на что-то надеяться, получив пулю в живот, да еще, по всей видимости, винтовочную — но, чтобы молча дожидаться пока все кончится, требовалось большая вера или большая смелость. Она ни тем, ни другим похвастаться не могла.

Нордэна не сразу поняла, что поле, если это было поле, по которому она бежала, стало забирать вниз. В какой-то момент она запнулась и кубарем покатилась под горку, как в детстве. Когда Ингрейна отфыркалась от снега и оглянулась, пытаясь понять, откуда и куда она бежала, то не поверила своим глазам. Позади стояла сплошная белая стена. Впереди она ясно видела крошечный огонек. На него и пошла. И даже не очень удивилась, когда из белой пелены выплыл фьорд святой Ингвин, где она родилась и выросла. Кругам было положено замыкаться. А, может, время проявило чудеса навигации и повернуло вспять. Так или иначе, перед Ингрейной простиралась западная оконечность фьорда, с которой в хорошую погоду получалось разглядеть вознесшиеся к небу черные пики Предела Зигерлинды. И там, где скала обрывалась над темно-синим, почти чернильным морем, горел костер, а рядом с ним сидела маленькая фигурка в мехах. Ингрейна смотрела на эту картину как на что-то хорошо знакомое, хотя в жизни ее не видела и знала это.

Нордэна, долго не раздумывая, пошла к огню, на этот раз внимательно глядя под ноги. Девочкой она здесь частенько бродила и помнила, как коварны эти камни: дом, где они с отцом жили после смерти матери, стоял километрах в трех от этого места, в лесу. Тропинку замело снегом, но Ингрейна дошла, поражаясь, что, оказывается, помнит, как и куда наступать.

Фигурка в мехах обернулась на звук, когда до нее оставалось шагов десять, и нордэна не особенно удивилась, увидев под косматой шапкой лицо девчонки с голубыми глазами и обрамляющие его почти белые косички, заплетенные криво и неаккуратно.

Папа был военным моряком, вязал отличные узлы, но совершенно не умел управляться с косичками и ленточками.

Девочка у костра смотрела на Ингрейну настороженно, но без враждебности. К лежащему неподалеку самострелу она, во всяком случае, не потянулась.

— Ветер крыльям, — поздоровалась нордэна принятым на островах приветствием. Девочка сдвинула белесые брови, нахмурившись, но встала и серьезно ответила:

— Железу — кровь.

Разглядывая собственное лицо, помолодевшее на добрые два десятка лет, Ингрейна почти забыла, что видит галлюцинацию и, наверное, умирает.

— Я могу погреться у твоего костра?

— Грейся.

Девочка как будто совсем перестала обращать на нее внимание. Она напряженно смотрела на холодную темную воду и такое же небо.

— Уже поздно, иди домой, — сказала Ингрейна. — Тебя отец заждался.

— Я жду маму, — буркнула девочка. — Как они с братом вернутся, если не увидят огня?

«Они никак не вернутся», — подумала Ингрейна. Они все так ждали братика — и мать, и отец, и она сама, она даже ему что-то связала, то ли носки, то ли шапочку, уже не помнила. Никому не могло прийти в голову, что мать умрет родами. Ингрейну она произвела на свет без особенных проблем, и все были уверены, что у нее легко может быть еще несколько детей. Ей завидовали, кто по-хорошему, кто — не очень. Вот только роды убили и Ингихильд, и так и не увидевшего дневного света Бьорна.

Потому что пять сотен лет назад люди поиграли в богов, а боги взяли и не простили. Жрицы, конечно, рассказывали не так, но Ингрейна буквально кожей чувствовала это брошенное из глубины веков проклятие, которое не смыть ни водой, ни кровью. Еще до того, как узнала, что ее род оборвется на ней. Их много было таких — неаккуратно оборванных ниток, будто на станке у нерадивой мастерицы. И, как бы ни старалась Нейратез, узор победы из жил, полных гнилой, испорченной крови, она бы не сплела.

Ингрейна поглядела на покрытый инеем шарф девочки, над которым поднимались клубки пара. Кажется, делалось все холоднее. Может, когда-то прежде она и сидела на утесе ночи напролет — нордэна не помнила. Точно она могла сказать только то, что это не помогло.