Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— Тогда почему такое всемогущее существо трусит под дверью?

— Существовать хочу.

— А я хочу жить. Заходите, спиной вперед. Договоримся.

— Зачем мне маленький сумасшедший маг?

— Затем, зачем мне — большой сумасшедший доппельгенгер. Я знаю, где здесь раньше проходила вентиляция. А вы сможете пробить стену до того, как нас решат не только утопить, но и взорвать для верности. Мы говорим еще только потому, что они совещаются перед тем, как испортить исторический центр города. Но там сидят не сраные эстеты, а тупые солдафоны, поэтому ждать нам недолго. Договоримся?

Дверь начала приоткрываться.

День Эдельвейса начался отметкой «погано» — еще когда в девять утра стали поступать первые сообщения о странных группках людей на Литейном, крайне дезорганизованные и бестолковые, но когда агенты не смогли перевести поход к кесарскому дворцу в нелюдской погром или на крайний случай в грабеж лавок обычными средствами, все стало не просто «погано», а «крайне погано». Эдельвейс все утро матерился как сапожник, раздавая распоряжения тем немногим агентам, которые еще хоть что-то соображали. Это было не более целесообразно, чем тушить лесной пожар с одним ведром воды, к тому же дырявым, но за ничегонеделанье в такой ситуации он бы выдавал даже не увольнения, а пули в лоб, так что бегал как миленький и пытался работать.

Часть толпы все же к дворцу не потащилась — спасибо платному агенту Мелиссе по кличке «Пышка», голосистой бабе, доносящей частично ради денег, но более — по зову сердца. Человек сто пятьдесят орать к мучному складу — к сожалению, пустому — она увела. Увы, в сложившейся ситуации это была капля в море.

Толпа перла к дворцу целенаправленно — это стало понятно около половины одиннадцатого утра. Причины массового самоубийства тоже сделались понятны — люди хотели есть — но не было понятно, почему всех эта мысль посетила именно сегодня. И еще непонятно, какого беса эшелон с хлебом, чудом выпрошенный из Виарэ для столицы и ожидавшийся сегодня утром, потерялся где-то на запасных путях под Кальдой, и что вообще происходило с юго-западным отделением калладской железной дороги. Но, так или иначе, хлеб, который у регента комендант столицы выбивал прямо-таки с истерикой, каплями от сердца и угрозой застрелиться и уволиться разом прямо за дверьми, не прибыл.

Эдельвейс мог бы понять этих людей, если бы не одно маленькое «но» — голода в столице еще не началось. Через неделю-две — да, мог начаться, но и там толпы бросались на стены не в первые дни. Сейчас же хлеб у булочников еще оставался в достаточном количестве. А жандармы ревностно следили, чтобы его не припрятывали до лучших времен и выкладывали на прилавки. Торговцы кривили морды и звали их всякими словами, однако исправно выкладывали. Цены держали на довоенном уровне, если стояние на границе Рэды следовало называть войной.

Но все почему-то сорвались с цепи именно в этот день, в солнечную и ясную пятницу, двадцать второго сентября.

По большому счету, это даже не было делом Эдельвейса: он и его небольшой отдел занимались исключительно делами неграждан, а конкретнее — порфириками. Вот уж вряд ли это организовали они, и вообще в столице отродясь столько порфириков не нашлось бы, чтобы закатить нечто подобное. По уровню организации происходящее тянуло на чью-то неплохо проплаченную акцию, которую провернули профессионалы.

Отец явно нервничал. Насколько понял Эдельвейс, дело было в том, что Вету не могли прочитать вероятности, а главный Вету где-то загулял и не возвращался в штаб, за ним послали, но его не оказалось по адресу, в общем — бардак и кошмар агента охранки. Его заместитель, Майлз, очень толково отправлял людей на поиски блудного мага и уверял Винтергольда, что волноваться не стоит и все образуется.

В половину двенадцатого — когда сомнений, куда толпа прет, уже не осталось, зато стало меньше пятеркой городовых, насмерть забитыми ей по дороге — к зданию Третьего отделения примчалась коляска, запряженная великолепными белыми рысаками. Оттуда, сияя на солнце орденами и наградами, выступил генерал Вейзер. Генерал клялся и божился, что располагает чрезвычайно важной информацией и что, если его немедленно не примут, жизнь наследников окажется в опасности, поскольку во дворце — о ужас! — заговор.

Орать о заговоре во дворце перед всей охранкой мог только законченный придурок — это понимал каждый, у кого имелись хотя бы минимальные мозги.