Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— Вы бунтовщики и маргиналы, понятно?! Вы не имеете права предъявлять требования! Всем немедленно расходиться! Расходитесь, мать вашу, слышите?!

— Она тянет время! Они обходят нас, отрежут и перестреляют…

— Не слушать провокации! Расходитесь — и никто не пострадает!

— И что нас защитит? — с ухмылкой поинтересовался парень в засаленной робе. Одна рука у него висела на перевязи.

— Мое слово. Слово офицера, если вы мирно разойдетесь, вас никто не тронет!

— Одно только слово? — хмыкнул парень.

— Да у тебя в жизни ничего дороже не было! — рыкнула Ингрейна, понимая, что напрасно вступает в перепалку.

— А солдат зачем пригнали?

— Мы пришли к кесарю, просить милости!

— А вы на нас — со штыками?!

— Кровопийцы проклятые!

— Сволочи! Палачи!

— А ну заткнулись! У меня приказ!

— Ну и подотри им…

Ингрейна положила руку на рукоять пистолета и прищурилась.

— Что-то у вас основные храбрецы стоят в задних рядах. На войне такого не бывает.

Нордэна шарила глазами по толпе, пытаясь выделить заводилу. Заводил в зоне ее видимости не наблюдалось, ясное дело. «Добрые советы» поступали откуда-то из-за спин людей.

— Я в последний раз прошу вас разойтись! Вы — маргиналы и молитесь, чтобы Его Величество кесарь не счел вас изменниками, потому что с изменниками у нас разговор короткий! Пока еще не произошло ничего такого, после чего вы бы не могли отсюда свободно уйти. Пользуйтесь шансом — уходите! Это ваша последняя возможность. У меня приказ, и я обязана его выполнить!

— Ты хоть раз в жизни была голодной? — прошипела женщина, воинственно приподнимая поварешку. — У тебя есть дети, сука? У меня из трех один остался!

Ингрейна почувствовала, как ее щеки заливает краска. У нее в глазах мутилось от ярости, бессилия и, как ни странно, обиды. Слова косматой ведьмы попали метче любой пули. Ударили по самому больному. Не было у нее детей и не было бы никогда.

— Была голодной! — рявкнула Ингрейна. — При осаде Кемена мы подметки от сапог жрали! А ты под пулями стояла ради людей, которые тебя сукой зовут?

— Каждый день ради таких у станка стою!

Ингрейна поняла, что здесь схлестнулись две правды. А там, где схлестывались две правды, всегда огонь и кровь. Одной правде следовало уступить, даже если она более правдивая.

— Хорошо! — рявкнула Ингихильд, перекрикивая гул. — Хорошо, допустим, вы правы! Вы правы, а я неправа, хорошо! У меня за спиной восемь сотен штыков, и у них приказ, и у меня приказ! Хотите сохранить свою правду? У мертвых правды нет, правда нужна живым! Поэтому забирайте свою правду и уходите! Я даю вам минуту. Если через минуту вы не начнете расходиться, я отдаю приказ стрелять, не считаясь ни с какой идеей справедливости! Ваша справедливость не удержит прямой ружейный залп! Уходите!

Ингрейна демонстративно отщелкнула крышку карманных часов и подняла их над головой.

Секунды потекли медленно-медленно, очень отчетливо. Тихое тиканье, которого Ингрейна по всем законам реальности не могла слышать за окружающим ее гулом, отдавалось в ее венах и звенело в висках, как колокол.

Нордэна неотрывно смотрела на обругавшую ее женщину. Та несколько секунд мерила ее взглядом в ответ, а потом опустила сначала глаза, затем — поварешку, и развернулась.

Сердце Ингрейны радостно встрепенулось.

Что-то произошло. Две правды схлестнулись и одна откатилась, неторопливо и лениво, как прибой.

Толпа подалась назад, совсем чуть-чуть, на какие-то пару шагов, и эта освободившаяся полоска брусчатки шириной в метр была самой большой победой в жизни нордэны. Собственно, она была той вещью, которая вообще могла оправдать ее жизнь, если бы про все остальное боги слушать не стали.

«Спасибо тебе, Маэрлинг, тебе, твоим шмелям и аэропланам…»

— Вас не тронут, слово даю. Расходитесь к семьям, лю…

Ингрейна еще успела вспомнить, что же объединяло ее с представителями другой правды — а они не приходились братьями и сестрами, но уж людьми все, кроме провокаторов, все-таки были и потому могли не рвать друг друга в клочья по приказу нелюдей, но договорить она не успела: что-то с невероятной силой толкнуло ее назад.

Ингихильд не почувствовала боли, даже когда стукнулась спиной о камни. Она только поняла, что, видимо, лежит на земле, потому что перед глазами у нее теперь плыли не людские лица и затылки, а синее-синее, как на картинке, небо. Оно сделалось как-то ближе, чем обычно. В голове Ингрейны мелькнула совершенно глупая мысль, что, наверное, это уже душа отлетела, если нет боли и небо ближе, но потом синеву нарушило мельтешение теней.