Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Ингрейна сжала зубы. Следовало срочно успокаиваться и переставать думать о всяких глупостях. От ее запоздалого раскаянья ничего бы уже не поменялось, и дом в деревне она не купила, и детишек не подобрала, а теперь все и вовсе на полном ходу летело к своему логическому завершению.

Магда, оставив свою роту, зачем-то догнала Ингрейну и теперь шагала с ней рядом, почти касаясь стремени и всем своим видом давая понять, что ничего необычного не происходит. Человеку, который с таким невозмутимым видом смотрит в окно летящего под откос поезда, оставалось только позавидовать.

Буквально через пару минут к ним прибился еще и Маэрлинг. Как и Магда, он обогнал колонну и зашагал рядом с Ингрейной, не сказав ни слова.

Не сиди она на вполне шикарной парадной лошади вороной масти, это, пожалуй, походило бы то ли на конвой, то ли на почетный караул.

Еще один поворот, и они вышли на набережную. Солнце сверкнуло на темно-серых зыбких водах, отразилось в окнах домов с противоположной стороны реки, полыхнув холодным золотом, и Ингрейна, наконец, увидела то, что им противостояло.

И испытала шок, потому что там не было никого, кого могла бы назвать своим врагом она. Хотя ее назвать врагом, наверное, мог каждый.

Хорошее зрение давало Ингрейне возможность понять, что люди не вооружены, если не считать оружием с десяток воинственно поднятых сковородок.

— Чтоб меня, — пробормотала рядом Магда, а потом грязно выругалась.

Ингрейна была с ней солидарна. При слове «бунт» ей все же представлялось нечто более страшное, чем толпа, преимущественно состоящая из оборванных рабочих и их жен, может, и злых как бесы, но все же практически безоружных.

— Отсюда мы их перестреляем влегкую, как куропаток, — заметил Витольд Маэрлинг. Ингрейна никогда не слышала у него такого похоронного тона. В этом случае «а потом я застрелюсь» можно и не добавлять, и так все ясно.

— Идем вперед, — буркнула Магда. — Глядишь, сами разбегутся. Лейбы-то, гляди, мостик подняли.

Вот уж этого как раз они могли ожидать.

— Но вообще, если думаем стрелять, стрелять надо отсюда. Метров триста пятьдесят, я думаю. Пули достанут, а камнями не закидают.

Толпа, наверняка, оставила за собой трупы и разгромленные улицы. Врага всегда можно описать по-всякому. У противника имелось как минимум десятикратное преимущество. В непосредственной близости находился кесарский дворец и рисковать было нельзя. У Ингрейны нашлось бы еще с десяток аргументов, почему надо натянуть поводья, приказать колоннам остановиться и дать залп. Сперва — предупредительный, поверх голов, а потом уже в саму толпу, если не отступят. А против имелся единственный аргумент, очень жалкий, который ни один трибунал бы не принял — просто перед ними стояли люди, которые вряд ли понимали, что творили, и которых кто-то послал на смерть так же бездушно, как и ее. Только им полагалось умереть там, а ей — здесь, вот и вся разница.

Ингрейна стиснула поводья так, что у нее заболели пальцы, и послала коня в легкую рысь.

Если бы они остановились, заняли позицию, растеклись бы по соседним улицам, залезли на чердаки — дальше все пошло бы легко.

«Им не надо меня убить. Им только нужно, чтобы я устроила бойню в самом сердце кесари. Здесь, на этих самых улицах. Чтобы у меня сдали нервы и я приказала палить по безоружным. Вот чего они хотели».

И Ингрейна не приказала солдатам остановиться. Они шли на встречу толпе. Триста метров. Двести. Сто. Пятьдесят.

Первые ряды она видела отлично. Мужчины в заношенных рабочих робах, неопределенного возраста женщины с полуседыми космами, чумазые подростки. Как ни странно — в основном калладцы.

Хотя чего уж странного — тот, кто хотел зажечь пожар на крови, вряд ли потащил бы сюда рэдцев. Ну расстреляла ненормальная нордэнская полковница сотню-другую иммигрантов, делов-то. Нужно было, чтобы убивали калладцев, и сюда пригнали калладцев.

Сорок метров.

— Всем стоять, — зычно скомандовала Ингрейна, натянув поводья. Видимо, слишком резко, потому что конь встал на дыбы, но она удержалась. Шаги за спиной синхронно смолкли и повисла тишина, только фыркала лошадь, выбрасывая из ноздрей клубы пара, да бешено колотилось сердце, судя по ощущениям — где-то в горле.

— Стоять, — зачем-то повторила она, хотя все и так замерли.

Ингрейна с необыкновенной ясностью, скорее свойственной снам, где бред не казался бредом, а за дверьми могла легко обнаружиться еще одна дверь, поняла, что между ней и ее будущим лежит ровно сорок метров или около того. Это было очень близко и поэтому уже почти не страшно.