— Не так это, — ответил, наконец, Боцман.
И тяжело вздохнул.
— Ты уж прости, артист, но не так. Не знаю, что ты там из закутка своего видишь и что тебе мерещится… Может, свет от прожекторов так на тебя действует, может — ещё что. Или ты сам себе что-то внушил, непонятно что… Я тебе так скажу: фантазёры вы, артисты. Выдумщики. Хотя оно, конечно, по должности вам положено и фантазии эти я не понимаю, но и не осуждаю. Коли положено — так выдумывайте. А только зрители у нас самые обыкновенные.
— Как?! — в ужасе и смятении воскликнул Рыжий и вскочил, опрокинув табуретку. — Ты что это такое говоришь?! Как ты смеешь?! Гад! Жандарм хренов! Морда тупая! Ублюдок тюремный! Да как язык у тебя повернулся!..
— А так, — спокойно ответил нисколько не обидевшейся на Рыжего Боцман.
Похоже, иной реакции Боцман и не ждал.
— Правду говорю, артист. Чистую правду.
Рыжий подбежал к решётке. Схватился за прутья, сжал их побелевшими пальцами — и застыл.
— Как это — «самые обыкновенные»? — спрашивал он коридорный сумрак. — Вот так вот, самые обыкновенные, то есть совсем ничем не примечательные люди приходят — и смотрят на нас, на наши страдания, на нашу смерть… Почему? По какому праву они смотрят на нас? Почему их пускают? Кто, какой гад им билеты продаёт? Боцман, не молчи! Не молчи, сволочь, ответь мне! Где охрана? Вы куда смотрите?
— Куда приказали — туда и смотрим, — спокойно, даже как-то вяло и нехотя ответил Боцман. — Ты это… в коридор-то не кричи, старший придёт — и мне выговор, и тебе по шее дадут. Ты ко мне повернись.
— Кто приказывает?! — Рыжий, не обратив внимания на совет Боцмана, продолжал вопрошать коридорную пустоту. — Какие такие приказы? Нет, не верю я тебе, Боцман. Не верю. Это ты специально меня злишь, специально довести меня хочешь до припадка. Тебе же, гаду, завидно, небось, что тошнота меня больше не мучает, спокойствию моему завидуешь. У тебя-то в душе спокойствия нет, тебя страсти дурные мучают. Ты и бабу грязную в покое не оставляешь, и меня теперь мучаешь. Нет, лжец, нет! Тебе меня не обмануть, не запутать. Я точно знаю, для кого я умирать пойду…
— А ты думай, что хочешь, — сказал Боцман. — И нечего лжецом меня обзывать, нехорошо это, несправедливо. Я правду говорю. Смотрю, куда начальство прикажет, то есть старший по смене. Когда за сценой дежурю — за порядком слежу в служебных помещениях. Чтобы, значит, рабочие там не курили, техники работы какие-нибудь незапланированные не начали во время представления. За вами, лицедеями, присматриваю, опять-таки. Чтобы вы глупость какую не учудили от избытка таланта. Всякое ведь бывает… А вот когда в зале дежурство, то и на зрителей смотрю. Там ведь тоже, всякие попадаются. Помню, случай один был, учитель школьный на спектакль пришёл. Это я потом узнал, что он учитель, а тогда-то, как увидел его, понятно, этого ещё не знал, но сразу понял — интеллигентный человек, но слабоват, слабоват для искусства такого. Он, правда, поначалу молодцом держался, пока актёра на сцене плёнкой полиэтиленовой заматывали да обмазывали соляркой. А как солярку подожгли, да потом плёнка принялась гореть, да расплавилась и потекла — так хоть святых выноси. Актёр, конечно, знатно играл, ничего не скажешь. Хорошо играл, стервец, душевно! Орал так, что прямо звон у всех в ушах стоял, прыгал, руками размахивал, потом упал и кататься начал. Чуть театр не подпалил, честное слово! Хорошо, покрытие на сцене специальное было… Да, на каждый спектакль особое покрытие делают. Ну там, с гидроизоляцией, или чтобы мылось легко и кровь не впитывало. А тут — противопожарное было, особого качества. И занавес был с полимерным покрытием. Тут продумано всё, такие умы работают — учёные люди, таланты! И ассистенты, понятно, вокруг него с огнетушителями прыгали, команды ждали. Ну, погорел артист наш, погорел немного, постонал — и отмучился. Его струями из огнетушителей обдали, и делу конец. Да вот и не конец! Всё продумали, да техника всё-таки подвела. Вентиляция забарахлила, и такой смрад тяжёлый по залу пошёл — прямо не стерпеть! И плёнкой расплавленной пахнет, и соляркой горелой, и мясом обугленным…. В общем — аж меня затошнило. И вот смотрю на ряды в зрительном зале, а между рядов, по проходам, санитары забегали выносят уже кого-то. И учитель тот, что на представление пришёл посмотреть и очень храбрился поначалу и обещал детям в школе подробно рассказать, как настоящее искусство создаётся, как одарённые люди великие вещи создают, так вот, смотрю — несут и его, учителя этого, на носилках. Белый он весь был, пиджачок заблёванный, ботинки то ли упал с ног, то ли сняли с него для чего-то, так что носки с дырками на пятках видны. Дырки-то я хорошо запомнил, я такие вещи помню. Меня к аккуратности в одежде приучали, я такие вещи не одобряю. Пусть потёртая одежда, пусть не новая, но вот следить за ней всегда нужно… Потом, когда в фойе санитары его в чувство привели. Я и разговорился с ним. Он поначалу выходить боялся, голова у него кружилась…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу