Я чувствовал только усталость. И в самом деле захотелось спать.
— Нет, — донёсся из темноты его голос. — Не всё… Я вывожу вас на сцену… Кто знает моё имя? Я — только старший распорядитель. Всё живу и живу…
— Можно попробовать себя в актёрском ремесле, — предложил я. — Передать микрофон кому-нибудь другому, и — але! На сцену! На стол, на плаху, в петлю! И какой выбор, какие сценарии!..
Мне показалось, что он ушёл. Темнота молчала, и ни единого движения не мог в ней угадать. Я стоял у двери и ждал ответа.
Минуты через три, решив, что старший распорядитель и правда покинул меня, раздражённый до крайности моими словами, я повернулся и хотел уж идти спать.
И только тогда услышал:
— Ты красиво умрёшь… И агония твоя будет очень, очень, очень долгой. Ты и представить себе не можешь, какие песни я для тебя закажу. Вот только выдержишь ли ты?
Я хотел ответить ему… Он не дал мне ничего сказать.
— Теперь спи! — приказал он. — А я ухожу.
Я открыл кран и смыл пепел Карлика в раковину.
Карлик теперь был бессмертен, и остался бы им, даже если вовсе никакого праха от него не осталось.
«Я не людоед… и не прахоед…»
Сам не знаю, почему я так подумал.
А потом лёг и заснул.
Перед рассветом сон стал странным.
Я сидел на берегу пруда, опустив ноги в воду. Отгонял шлепками по воде подплывавшую ряску и подманивал уток, протягивая им сложенные щепоткой пальцы.
Конечно, им не жалко было и хлеба дать, но хлеба у меня не было. Денег тоже. Хотя совсем недавно деньги были, и много, очень много. А уток я мог бы кормить такими булками!..
Впрочем, к чему это всё? Разве счастлив я был в той жизни?
Так получилось, и хорошо получилось, что она закончилась. Та жизнь закончилась, и началась другая, короткая — эта жизнь.
А из прежней, далеко не такой короткой жизни лишь один день задержался в моей памяти, только он один не был выброшен вместе со всеми моими воспоминаниями, блокнотами, дневниками и смятыми обрывками исписанных торопливыми каракулями бумаг в зелёный мусорный контейнер на окраине парка.
Не весь день. Только часть его. И я не знаю, до сих пор не могу понять, как долго длилось это время — теней на воде, белого пуха, летящего над травой, красного, в цвет апельсина-«королька», солнца, позднего полдня.
Время не уходило от меня. Только это теперь было временем, а всё остальное — безвременьем перехода в вечность, заледенелым дыханием бессмертного.
Перед рассветом время стало покидать меня.
Вода в пруду моего сна потемнела, холодком заколола икры ног. Сон стал неуютен, захотелось бежать, бежать.
Потянуло с воды сыростью, но не той, что ждал я, не туманной с кисловатым запахом влажной осоки, и другой, земляной. Сыростью погреба, тревожной и тяжёлой.
Сыростью склепа?
И тогда сон покинул меня.
От рассветного времени до пробуждения была вокруг меня темнота.
Был отдых на следующий день.
Повар готовился к выступлению.
— Завтра, — говорил он, — вы увидите не то, что было прежде. Чего там видно было, до меня? Суета на сцене, вопли бессвязные, кровь потоком. Потоком была кровь?
Дверь в камеру Вероники не закрывали. Она часто приходила в гости к Рыжему и Повару. Ко мне же, по счастью, даже приближаться боялась. Будто пепел Карлика, что был в моей ладони лишь минуты, принёс запах облизанной пламенем кожи, липкий запах вскипающего жира.
Она боялась меня суеверным, суетливым страхом. По коридору Вероника двигалась зигзагами и короткими перебежками, и замирала в испуге, стоило мне лишь приблизиться к двери камеры.
«Вероника!» — звал я.
Она не откликалась. Лишь стояла и смотрела на меня умоляюще.
«Не подходи» — так я читал её взгляд.
И, похоже, читал правильно.
Я отходил в глубину моей клетки, а она, постояв для верности ещё с полминуты, набиралась смелости — и быстро пробегала вперёд, минуя и мою камеру, и камеру Рыжего и Повара.
Потом, отдышавшись после остановки, разворачивалась — и тихо, вдоль стены (я не мог этого видеть, но готов был поклясться, что шла она именно так, да и по ползущим по полу коридора теням можно было кое о чём догадаться) пробиралась в соседнюю клетку.
— Во даёт! — восхищался Рыжий. — Ты чего пришла-то? Повар совсем никакой, размяк, бедолага, вконец раскис.
Она смеялась.
— А, может, я к тебе. Или ты тоже раскис?
Рыжий не отвечал. Похоже, каждый раз после этого вопроса настроение у него портилось.
Один раз (во время третьего уже прихода неугомонной Вероники) он не выдержал и крикнул:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу