Владислав Тихонов - Наследство одержимого

Яркий-яркий сентябрьский день. Их строят во дворе школы идиотской колонной по два и с песней ведут в старый городской парк. Там, на пустой площадке позади аттракционов (карусельки с облупленными синими лошадками, скрипучих качелей и неизменных гигантских шагов), кружком выстроились передвижные клетки. В глазах — рябь от сетки и ржавых прутьев, за которыми в темных квадратных пространствах обещанно маячит нечто живое. Лучше всего видно свалявшийся бок бурого медведя, в который ударяет желтая карамелька, брошенная кем-то из одноклассниц. А вот — длинные, немного потрепанные зеленые перья чуть-чуть свисают между редкими прутьями («Глядите, павлин! Павлин! Настоящий! Вот бы хвост распустил»)… Но самая густая и самая шумливая толпа — рядом, между спящими в фанерном домике неинтересными хорьками и мечущейся перед решеткой ободранной пованивающей лисой. Дмитрий протискивается вперед, едва не утыкается лбом в мятую и неразборчивую жестяную табличку на загородке, потом задирает голову…

Два его глаза, скользнув по грязной клетке, вдруг останавливаются, встретившись с чьим-то третьим — единственным, круглым, карим, с кусочком какой-то темной слизи в уголке (другого глаза рядом не было — только красноватая склеенная щелочка под набрякшим веком). Этот чужой единственный глаз окружала морщинистая темно-розовая кожа и желтовато-серая с прозеленью шерсть, но глаз все равно был не звериный. Не звериными были и маленькие волосатые пальцы с плоскими черными ногтями, вцепившиеся в яркий морковный огрызок. А вот коренастое, приземистое, густо оволошенное тело с тонким хвостом и вялыми кожистыми довесками под выпуклым брюхом было, пожалуй, звериным.

Карий не-звериный глаз не выдержал взгляда 12-летнего Дмитрия и сморгнул. Зеленоватая длинномордая голова резко повернулась, демонстрируя светлое не-звериное ухо, потом Существо вскочило на задние ноги и, прижимая к груди морковинку, легко бросилось на дощатую полку, приколоченную к задней стенке клетки. Каждое его движение находило живейшие отклики за загородкою.

— О-о, гляди! Прям акробатка! Раз-раз — и запрыгнула!

— А ручонки-то, ручонки — совсем как у тебя…

— Машка, он, кажись, на тебя похож…

— Дурак! На тебя больше похож!..

— …а чо жопа-то такая красная — выпороли, что ли?!

— Кирпичом натерли!..

— Ха-ха-ха-ха! Ой, умора! Ух-ху-ху-ху!..

Существо, привычно и равнодушно озираясь, принялось доедать свою морковь. Оно вкладывало в это действие всю серьезность, дарованную ему природой и столь странно роднившую его с теми, кто сейчас шумел и кривлялся по ту сторону клетки. Иногда оранжевые кусочки летели у Существа изо рта, и оно, не переставая жевать, деловито и торопливо выбирало их из своей шерсти…

О чем думал Дмитрий, глядя сквозь решетку на это странное живое сочетание не-человеческого и человеческого?… Ясно одно: именно тогда, у той самой клетки и произошло с ним нечто непоправимо важное — то, что навсегда изменило его, растравив в нем его истинную сущность и тем самым жестоко противопоставив его всем ему подобным…

…Свой план он разрабатывал долго и не по-двенадцатилетнему тщательно. Побывав в зверинце на следующий день, он, насколько это было возможно, изучил устройство клетки. Потом обошел зверинец снаружи и как следует осмотрел его сплошную высокую ограду, собранную из размалеванных фанерных щитов. Еще день спустя Дмитрий впервые в жизни не пришел ночевать домой. Наутро его, разумеется, встретили поркой, задавая при этом разные подобающие случаю вопросы, но Дмитрий лишь молчал — не столько зло, сколько равнодушно, — и думал о том, куда отец мог спрятать гвоздодер…

Следующую ночь Дмитрий также провел вне дома, довершая работу, начатую накануне. Подкоп под фанерный щит позади клетки с хорьками был углублен и расширен с расчетом на то, чтобы пролезть не только Дмитрию, но и его предполагаемой добыче. При малейшем подозрительном звуке Дмитрий готов был, прижимая к себе свою лопату без черенка, тенью кинуться за карусель. Но, к счастью для Дмитрия, все звуки были на его стороне. Вот за оградой раздался проникновенный и долгий икающий крик осла — что ж, тем лучше.

Меньше слышно шорох лопаты. Вот где-то на дальней аллее заголосил чей-то подгулявший баян, подхваченный вразнобойным рёвом, — очень хорошо. Пусть отвлекает пропойцу-сторожа, торчащего в кассовой будке… Впрочем, Дмитрий и сам хорошо и надолго отвлек старика, ухитрившись незаметно поставить на окошко кассы непочатую бутылочку русской. Бутылочкой разжился на рынке загодя — не купил, разумеется, а виртуозно выхватил из чьей-то раскрытой кошелки.