Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания [litres]

– Почему ты мне не веришь? Пожалуйста, Джастин. Есть же что-то такое, что должно тебя убедить! Какая-то известная мне тайна, о которой ты не писал в статьях и не распространялся на лекции… – Я умолкаю, думая кое о чем. Нет, я не могу это использовать.

– До свидания, Джойс. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, правда.

– Постой! Подожди! Есть одна вещь. Одна вещь, которую только ты можешь знать.

Он медлит:

– Какая еще вещь?

Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю. Сказать или не сказать? Я открываю глаза и выпаливаю:

– Твой отец.

Воцаряется тишина.

– Джастин?

– Что мой отец? – Его голос холоден как лед.

– Я знаю, что ты видел, – тихо говорю я. – Что ты никому не осмелился рассказать.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Я знаю, что ты был на лестнице, видел его через перила. Я его тоже вижу. Я вижу, как он с бутылкой и таблетками скрывается за дверью. Потом зеленые ноги на полу…

– Прекрати! – кричит он, и я пораженно замолкаю.

Но я понимаю, что у меня никогда больше не будет возможности произнести эти слова.

– Я знаю, как трудно тебе было в детстве. Как трудно было держать это в себе…

– Ты ничего не знаешь, – холодно произносит он. – Абсолютно ничего. Пожалуйста, держись от меня подальше.

– Хорошо, – шепчу я, но, кроме меня, этого не слышит никто, потому что он уже повесил трубку.

Я сижу на лестнице в темном пустом доме и слушаю, как холодный октябрьский ветер сотрясает оконные рамы.

Итак, это конец.

В следующий раз мы должны поехать на машине, Грейси, – говорит папа, когда мы возвращаемся пешком с прогулки по Ботаническому саду. Я держу его под руку и покачиваюсь вместе с ним – влево-вправо, влево-вправо. Это действует на меня успокаивающе.

– Нет, папа, тебе нужно больше двигаться.

– Говори за себя, – бормочет он. – Как дела, Шон? Ужасный день, правда?! – кричит он через дорогу старику на ходунках.

– Кошмарный! – кричит Шон в ответ.

– Так что ты думаешь о квартире? – за последние несколько минут я уже в третий раз задаю этот вопрос. – Говори, не увиливай.

– Я ни от чего не увиливаю, дорогая. Как дела, Пэтси? Как дела, Сьюки? – Он останавливается и наклоняется, чтобы погладить таксу. – Что за милашка! – говорит он, и мы идем дальше. – Ненавижу эту сосиску. Лает всю ночь напролет, – брюзжит он, натягивая кепку почти на самые глаза, чтобы укрыться от сильного порыва ветра. – Боже милостивый, мы хоть немного продвигаемся вперед? При таком ветре я чувствую себя старой скрипучей метлой.

– Не метлой, а ветлой, – смеюсь я. – Так что, тебе понравилась квартира или нет?

– Я не уверен. Какая-то тесная, и жилец в соседней квартире странный. Вид у него подозрительный.

– А мне он показался очень симпатичным.

– Ну разумеется, он тебе показался симпатичным! – Папа закатывает глаза и качает головой. – Сейчас для тебя любой мужчина – душка!

– Папа! – смеюсь я.

– Доброе утро, Грэхем. Ужасный день, правда? – говорит он, проходящему мимо соседу.

– Отвратительный день, Генри, – отвечает Грэхем, засовывая руки в карманы.

– В общем, я не думаю, что эта квартира тебе подойдет, Грейси. Поживи еще немного тут, пока не подвернется что-нибудь более сносное. Незачем бросаться на первое попавшееся.

– Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.

– Для кого мы ищем жилье – для тебя или для меня? – спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.

– Для меня.

– Так какая тебе тогда разница?

– Я ценю твое мнение.

– Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!

– Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!

– Вечно – это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.

– Можно я сегодня пойду в клуб?

– Опять?

– Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.

– Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. – Папа закатывает глаза.

– Папа!

– Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.

– А мне с вами нравится!

Он ухмыляется, довольный услышанным.

Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.

То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.

Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?