Роберт Блох - Рассказы. Том 1. Мифология.

В углу тесным кружком сидели четверо. На всех, как на Ваннинге, были маскарадные костюмы явно религиозного свойства — одеяния посвященных.

— Доктор Дельвин.

Старик в вавилонском, чуть ли не библейском облачении.

— Этьен де Мариньи.

Смуглый, красивый жрец Адониса.

— Профессор Вейлдан.

Бородатый гном в тюрбане дервиша.

— Ричард Ройс.

Молодой ученый в очках и монашеской рясе.

Все четверо вежливо поклонились. Но стоило Ваннингу назвать мое имя, как их сдержанность сразу же испарилась. Они дружески окружили нас с Ваннингом, а тот тихо проговорил мне на ухо:

— Это настоящие участники сообщества, о котором я вам говорил. Я видел, каким взглядом вы смотрели на остальных. Вполне вас понимаю и согласен с вами. Те люди — неисправимые глупцы. Но мы — посвященные. Вероятно, вы задаетесь вопросом, зачем мы созвали стольких гостей. Разрешите мне объяснить. Лучшая защита — это нападение.

— Нападение — лучшая защита? — озадаченно повторил я.

— Да. Предположим, что мы действительно заняты серьезным изучением черной магии.

Он еле слышно, чуть выделив голосом, выдохнул слово «предположим».

— Предположим, что дело обстоит именно так. Но разве наши знакомые из светских кругов не стали бы возражать, сплетничать, пытаться все выяснить?

— Да, — согласился я. — Вполне вероятно.

— Ну разумеется. Вот почему мы перешли в атаку. Мы во всеуслышание объявили, что увлечены оккультизмом. Свое увлечение мы не скрываем, устраиваем эти глупые вечеринки, что позволяет нам спокойно заниматься настоящей работой. Умно, не правда ли?

Я улыбнулся, соглашаясь с ним. Да, Ваннинг был отнюдь не глуп.

— Думаю, вам будет интересно узнать, что доктор Дельвин является одним из лучших этнологов страны. Де Мариньи — известный оккультист; если помните, несколько лет назад его имя упоминалось в связи с делом Рэндольфа Картера. Ройс — мой личный секретарь, а профессор Вейлдан — тот самый Вейлдан, знаменитый египтолог.

Забавно: Египет в тот вечер то и дело напоминал о себе!

— Я обещал показать вам любопытные вещи, друг мой, и сдержу свое обещание. Но нам придется еще с полчаса терпеть это стадо. Затем мы поднимемся наверх, где начнется подлинное собрание. Терпение, мой друг.

Четверо посвященных снова поклонились, и Ваннинг повел меня к центру комнаты. Танец прекратился, гости разделились на группки и оживленно болтали. Демоны пили мятные джулепы; девственницы, назначенные в жертву Великой Матери, искусно наносили на губы помаду. Мимо прошел Нептун с сигарой во рту. Все веселились, как могли.

Маска Красной смерти, подумал я. И тогда я увидел — его.

Он вошел, будто сойдя прямо со страниц Эдгара По. Черные и зеленые занавесы в дальнем конце комнаты разошлись в стороны, и он точно появился не из двери за ними, а из скрытых глубин драпировок.

Серебряные свечи силуэтом высветили его фигуру, и при каждом движении вокруг него словно начинал мерцать ужасающий нимб. На миг мне показалось, что я гляжу на него сквозь кристаллическую призму: в странном освещении он виделся то расплывчатым, то предельно четким.

Он был — сама душа Египта.

Длинное белое одеяние скрывало тело с текучими, неразличимыми контурами. Когтистые руки свисали из развевающихся рукавов, украшенные перстнями пальцы сжимали золотой жезл с символом Глаза Гора.

Верхняя часть одеяния переходила в черный капюшон с жесткими краями, и на этом контрастном фоне отчетливо выделялась голова — воплощение ужаса.

Голова крокодила. Тело египетского жреца.

Эта голова была кошмарна. Приплюснутый череп ящера, весь зеленый и чешуйчатый сверху, безволосый, покрытый слизью, блестящий и тошнотворный. В костяных пропастях глазниц горели раскаленными углями глаза, глядя поверх отвратительных изгибов длинной рептильей морды. Складчатая пасть с громадными грозными челюстями была полуоткрыта, виднелся розовый высовывающийся язык и покрытые грязной пеной зубы кинжальной остроты. Казалось, эти страшные клыки двигались — но может, то была лишь игра света.

Какая маска!

Я всегда гордился определенной чувствительностью. Я способен очень тонко чувствовать. И теперь, когда я пристально оглядел этот триумф болезненного лицедейства, мои чувства словно испытали удар. Я чувствовал, что эта маска была реальна — реальней всех гротескных костюмов гостей. Сама причудливость маски делала ее еще более убедительной по сравнению с жалкими кустарными нарядами расступавшейся перед нею толпы.