Олег Чувакин - Мёртвый хватает живого

И вот женщина, сказал я себе, которую переделал мужчина. Подавил. И эта женщина считает, что я бы тоже подавил её. Иного, чтобы никто никого в семье не подавлял, она и не представляет. Но я бы, думает она, подавил её по-другому. Подавил бы не во вред ей, а на пользу. Сделал бы её, как она сказала, умнее. Я так не думаю. Я никогда не считал себя шибко умным и к тому же подавлять никого не хочу. Я бы хотел любить женщину, а не делать из неё что-то. Женщины, равно как и мужчины, таковы как они есть, и не надо ставить над ними опыты.

Кстати, Танька сохранила свою фамилию. Как была в школе Велижаниной, так и осталась. Не знаю, почему. Наверное, предчувствовала, что в тем, за кого она вышла, у неё не заладится. Словно провела между ним и собою черту. Или хотела хоть что-то от своего девичьего прошлого оставить. Фамилию. А может, думала, я искать её буду. По фамилии. Надеялась. Жила прошлым. Да нет, это я воображаю. Я не стою того, чтобы Танька меня искала. Она-то стоит того, чтобы искали её. Это ведь я от неё сбежал. По глупости… Влюбился, как мне казалось, так, что с ума сходил. А Машка из меня просто верёвки вила. Тоже — переделывала!.. Ладно хоть, у меня ума хватило от Машки отвязаться, и беременность её фальшивой оказалась. Но она-то, Танька Велижанина, в беременность Машки поверила. И, словно мне назло, в 18 лет выскочила замуж за карьериста комсомольского (само собою, в нужное время перешедшего в карьеристы демократические). Старше её лет на пять. Костюм, галстук, доброе лицо, привыкшее говорить мило-официально. Взяла за него и выскочила. Он, наверное, и не ожидал такого быстрого поворота событий. Словно, решив наказать меня, она решила наказать и себя: за то, что не могла удержать того, кого любила. Не знаю, похоже ли всё это на правду, но, по-моему, похоже. Хотя бы потому, что на эту тему мы с Танькой на встрече выпускников ни-ни. Говорят люди о чём угодно, о том, например, как стал отвратителен армянский коньяк, или о том, где теперь Миша Берестовский, заходивший за Викой Капустиной с шестого по выпускной класс, но лишь то, о чём люди молчат, обычно оказывается правдой.

Однако я отклонился от темы. Итак, одноклассники смеялись надо мной. Над самыми счастливым человеком на свете, у которого нет ни жены, ни детей, ни фирмы, ни тоски по прошлому.

На прежней встрече, на 20-летие выпуска, мы решили собраться через пять лет — и подарить друг другу подарки. Не те подарки, которые принято дарить обычно, а подарки оригинальные. Те, над которыми надо крепко подумать. Мы вытянули из шляпы прораба Костика бумажки с фамилиями — и каждый должен был что-то подарить тому, чью фамилию вытянул.

Я достался Игорьку Амиганову.

Нашему троечнику, учившемуся с четвёртого по выпускной класс на «удовлетворительно» и непонятно зачем перешедшего в старшие классы. Он и в институт-то не поступал. Своею судьбою Игорёк тоже подтверждал мою матриархальную теорию. Его жена, родом из Сургута, велела продать ему комнату в пансионате, доставшуюся ему по наследству, перевезла Игоря в Сургут, и тамошние папа и мама жены сделали Игорьку бизнес, по которому он покупал что-то в Сургуте и продавал что-то в Сургуте не то городской администрации, не то какому-то ГУП или МУП, созданному этой администрацией или кем-то около неё, а тёплое торговое это место было получено через известный «тендер». Жизнь Игоря была однообразна и предсказуема, — он называл её без всякой гордости «стабильной» и без смеха говорил, что только около государства можно чувствовать себя в России «стабильно», — и Игорёк был из тех немногих, что матриархатом довольны. Он подчинялся жене, жена подчинялась своим родителям, а в фирме Игорьку подчинялись сотрудники. Эта пирамида всех удовлетворяла — примерно так же, думал я, как тройки удовлетворяли Игоря в школе. Самостоятельность? Интересы? Увлечения? Самореализация? Господи, говорил Игорёк, да я никогда не понимал, что это всё такое. Счастье — оно маленькое, оно синица, а журавль в небе — для тех, кто гонится за невозможным. И этот гонящийся — от тоски помрёт, шептал мне Игорёк, кивая на Зырянова и Костика. «Угу», — соглашался я, поражаясь его житейской мудрости, но про себя считая безысходно тоскливым однообразное, очень не творческое существование в ГУП или МУП.

Подарок от Игорька и впрямь был оригинален. Он подарил мне комплект из ОЗК и противогаза. И этот подарок меня заставили надевать на время. Как в школе, на уроке НВП. Когда парни напяливали эти бледно-зелёные комбинезоны, влезали в «сапоги», военрук, майор химвойск, держал секундомер, а девчонки хохотали, и военрук улыбался, глядя то на жизнерадостных девчонок, не понимающих, над чем смеются, то на мальчишек, потевших и путавшихся в длинных мягких рукавах и штанинах, — и особенно надо мною, ухитрившимся перепутать рукава со штанинами и позднее всех надевшим ОЗК, взмокшим от стыда и девчоночьего смеха так, что с меня лужица натекла на пол. И пота, и слёз — до того мне было обидно. И ладно бы, я был какой-то доходяга, брезгующий военным делом, а то ведь и в школьном тире из мелкашки лучше всех стрелял, и Химоза никогда не делал мне замечания на уличной маршировке. И подтянутость у меня была природная. Однажды он даже сказал мне, что хотел бы видеть меня лейтенантом, а потом и полковником. «Генералом, товарищ майор», — ответил я. — «Что ж, плох тот солдат, Алёша…» — сказал он и со значеньем пожал мне руку. И вот я так оплошал с ОЗК! И надевал противогаз уже тогда, когда все парни — а было их у нас 9 — стояли у доски одетые , а я только напяливал противогаз, ничего не видя в его запотевшие стёкла.