Олег Чувакин - Мёртвый хватает живого

Это она представляла, пока катила к Шурке тележку. Ей было страшно, и она хотела быть грузчицей или кассиршей. Тоже с высшим образованием. И такой же хмурой, как Шурка. Поздним вечером они выходили бы из гипермаркета вместе, и он вёл бы её домой. Квартиры бы у неё не было, и они жили бы в комнатке у вредной старухи. В частном секторе, в бревенчатом домишке. С печкой и удобствами на улице. Но зато он бы знал, как её зовут, и улыбался бы. И она не злилась бы на себя за то, что положила в тележку четыре килограмма сахара. И за то, что она — начальник, а он — не начальник.

Не порть себе праздник. Дождись, когда он скажет тебе то, что хочет сказать .

Не скажет, шептала Софья, подруливая к Шурке, — так я испорчу себе праздник. Лишь бы не испортить жизнь!

«Не берите оттуда, — сказал он. — Я дам вам свежее».

«Спасибо».

«Два с половиной или три с половиной?»

«Два».

И почему люди говорят всегда не о том, о чём хотят говорить? Она-то точно не собиралась говорить о молочной жирности. А он? О молоке? О творожных батончиках? Он очень уж долго разглядывал даты на бутылочных крышках — на синих, красных, потом снова на синих. Никто не разглядывает эти крышки так долго.

«Красное свежее», — сказал Шурка.

«Я не пью красное», — сказала она.

«Как тебя зовут?»

«Софья».

«Я люблю тебя. Я очень хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Ты выйдешь за меня? Пожалуйста, выйди».

«Ты просишь так, будто приготовился к отказу. Но я не собиралась тебе отказывать».

Она не помнила, как ушла из магазина, не помнила, как поздним вечером Шурка пришёл к ней домой; почему-то помнила только, как выключила все телефоны. И его заставила выключить свой телефон. И погасила свет в квартире. А потом помнила уже утро: они решили, что опоздали на работу, но по календарю было воскресенье.

И ещё помнила: они были голые, сидели рядом на кровати, и ночи словно и не было, и они впервые видели друг друга голыми.

Потом они мылись в тесной ванне — в той квартире у неё была ванна метр пятьдесят, — и он говорил ей, что её кожа мыльная, скользкая и очень гладкая, и всё намыливал и намыливал её, будто она не мылась несколько лет. Он сказал, что ему нравится, как она проступает из-под пены.

К вечеру того воскресенья ей уже казалось, что он живёт в её квартире очень давно. И что он знаком с её мамой. И что четыре килограмма сахара и красные и синие молочные крышки — история их молодости, а они уже седые муж и жена, и свадьба их запечатлена на фотокамеру, и снимки вставлены в нарядный фотоальбом. И они могут взять альбом с полки и посмотреть.

И блокнот, в котором ничего не записано, могут достать с той же полки.

Спустя тридцать один день они поженились. На свадьбе она узнала, что Шурка — детдомовский. Что имя и отчество ему дали в честь старичка, который подобрал его у роддома. И если бы не этот старичок, Шурка бы простудился и умер. И не было бы у Софьи счастья. У Шурки была Нина Алексеевна (он называл её бабушкой), которая, когда ему было десять, забрала его из детдома. А Шурка узнал, что у Софьи из родных только мама. Отец ушёл от них, когда ей, Софье, было три годика, и она его мало помнит. Какое-то вытянутое, пахнущее почему-то селёдкой лицо. И она не хотела, чтобы мама показывала ей отцовские фотографии. «Ты у меня одна», — так она говорила. И делала взрослое лицо. О взрослом лице говорила мама.

«Пообещай, что сделаешь мою дочь счастливой», — сказала мама Шурке на свадьбе. — «Обещаю», — ответил Шурка. — «Мама, он ведь уже сделал», — говорила Софья. — «Это сегодня, а я говорю о завтра. Счастья должно хватить на завтра. На все те завтра, из которых состоит жизнь. И вот за это мы и выпьем».

К концу того года Софье предложили должность коммерческого директора. Агнесса Викторовна засобиралась в США, в сотый раз повторив, что Россия катится в пропасть, но на сей раз у неё кто-то умер в Денвере, завещав ей апартаменты и банковский счёт, и шеф вызвал Софью и сказал: «Вы, Софья Андреевна, не собираетесь эмигрировать в Штаты или Германию? Если не собираетесь и связываете будущее с фирмой, вам светит повышение. Агнесса Викторовна была хорошим коммерческим директором, а вы будете отличным. И смотрите у меня: не будете отличным, отправляйтесь вслед за Агнессой Викторовной». — «У меня есть предложение», — сказала она. — «Хотите продвинуть своего мужа?» — «Не отказывайте, Павел Леонидович. Я настаиваю на собеседовании. Никто не знает, какой он». — «Никто? Почему?» — «Потому что никто не хочет знать». — «Ладно, я дам ему шанс. Но под твою, Софья, ответственность». — «Под мой Денвер». — «Так у тебя тоже родственники за границей?» — «Нет. И я Россию люблю». — «Что-то не верится, — сказал шеф. — Никто не любит, а она любит. Ладно, веди своего мужа».