Роберт Блох - Рассказы. Том 2. Колдовство.

Лихорадка исчезла. С необъяснимым ужасом я понял, что Мартин ушел. И я знал, куда он отправился. Первой мыслью было, что я переоценил его исцеление. Возможно, он все еще был психически болен; болотная заводь произвела на моего друга болезненное впечатление. Заблуждение могло бы побудить его к тому, чтобы увидеть это место при лунном свете, ради ощущения атмосферы истории.

Я вернулся в постель, но не заснул. Все ждал, когда он вернется. Ночь выдалась долгой. Я дрожал от лихорадки и затаённого страха. Нехорошо бродить ночью по болоту в одиночестве. Зыбучие пески и туман, не говоря уже о возможности наткнуться на какого-нибудь бродягу, делали эту затею опасной. Но по прошествии часа я обнаружил, что меня беспокоит вовсе даже не реальные, очевидные угрозы. Я стал думать только о самой заводи и о приманке на ее черной поверхности. И тут меня охватила беспричинная паника. Я встал, закутался, натянул сапоги, закрепил на поясе фонарик и выбежал.

Клянусь, я не ощущал течения времени в ночном путешествии по лесу. Мне показалось, что прошло всего одно лихорадочное мгновение, прежде чем я углубился в черные дебри, окаймлявшие болото; лишь одно туманное мгновение, прежде чем я метался от кочки к кочке в поднимающемся тумане, выкрикивая имя Мартина. Только лягушки квакали в ответ.

Затем я пошел вдоль изгороди и, наконец, ухватился за ствол ивы, глядя вниз на берег пруда — мокрую грязь, где виднелись свежие отпечатки человеческих ног. Они смотрели только в одну сторону — по направлению к пруду. И по мере приближения к краю они становились расплывчатыми, как будто кто-то тащил человека за собой… Затем затянул в черную, безмолвную воду, из которой теперь медленно, медленно поднимались крошечные пузырьки…

Я закричал и убежал в ночь.

На следующий день меня охватила лихорадка. Но я был рад, потому что жар не давал слишком много думать — размышлять о том, что случилось, и о том, что я планировал сделать.

Я не рассматривал возможность самоубийства своего друга — не тогда, когда читал отпечатанные на машинке заметки Мартина, написанные накануне вечером. В них содержалась вся история его умозаключений, и имелись удивительные намеки на то, что он ожидал извлечь из глубин пруда. Наконец в записках он повел речь о своем желании снова посетить таинственное место и поймать ящерицу для осмотра — проверить, не принадлежит ли она к известному виду, а также определить, как именно она была умерщвлена. Еще ему нужна была нить и один из крючков. А потом он попробует осуществить свой план. Потому что мой друг определенно намеревался использовать трюк с брашпилем. Я узнал, что еще до того, как утро закончилось, грузовик доставил заказ из города.

Мне стало плохо, когда я подписывался именем Мартина за заказ. Я вдруг представил себе, как прошлой ночью он стоял у пруда, ожидая появления приманки, потом нагнулся, чтобы вытащить рептилию, и его поймали и потащили… Нет, это не самоубийство. Это было убийство. Но каким образом? Сквозь жгучий бред пришел ответ — картины, вызванные индейскими легендами и колдовским шепотом. Подводный обитатель, отлавливающий любопытных людей. Трещина в земной коре, ведущая в какую-то адскую подземную пещеру.

И Мартин спускается, спускается в чернильную воду на конце крючка, чтобы быть схваченным — чем? Я выясню. Брашпиль и план Мартина — он будет отомщен по своему же плану, собственным орудием. Должно быть, я слегка тронулся умом. День шел своим чередом, и я много разговаривал и смеялся про себя. В сумерках собрал снаряжение и отправился к болоту. Когда я вышел из леса Причарда, уже поднимался нездоровый ночной туман, но, несмотря на лихорадку, я продолжал идти. Я продвигался сквозь кошмар. Когда же, спотыкаясь, брел по болоту, невидимые лягушки квакали мрачную литанию. Со всех сторон тускло поднимались тонкие струйки тумана, и дымчатый морок висел над головой. Я барахтался в серой темноте, волоча за собой брашпиль. Часто приходилось погружаться по щиколотку в лужи пузырящейся слизи. Все вокруг меня в ночи дышало гнилью, разложением и смертью, и я помню, как думал, что это гнилое болото было лишь рамкой, фоном, оправой для черного камня бездонной ямы. Но туман и жар в висках объясняли подобные дикие фантазии.

Туман и лихорадка вызвали во мне невыразимое отвращение, когда я впервые узрел черные воды чернильной пропасти в центре болота. Туман и лихорадка так одурманили меня, что я монотонно ругался, привязывая брашпиль к большому бревну, стоявшему на берегу. Короткая веревка от барабана брашпиля тянулась к краю бассейна и заканчивалась зажимом. Какая-то отстраненная часть моего сознания выполняла эти операции с методической точностью, а другая часть побуждала посылать проклятия, когда я сидел на корточках в лесной темноте вздымающегося, дышащего болота.