Роберт Блох: Рассказы. Том 2. Колдовство.

— Завтра вместе пойдем в музей, — сказал полковник. — Вместе мы будем достаточно сильны, чтобы бороться с этой силой, внушением, чем бы оно ни было. Мы сможем откровенно поговорить с Жакленом, выслушать его. Если он откажется говорить, пойдем в полицию. Я убежден, что во всем этом есть что-то неестественное: убийство, гипноз, магия или просто воображение, мы должны быстро разобраться в этом. Я боюсь за тебя, и за себя. Эта проклятая статуя приковывает меня к месту и всегда пытается вернуть назад. Давай проясним это дело завтра, пока не поздно.

— Да, — тупо согласился Бертран.

— Хорошо. Я зайду за тобой около часа дня. Будешь готов?

Бертран кивнул в знак согласия, и полковник удалился.

Поэт трудился весь вечер над своим стихотворением, вопервых, чтобы забыть странную историю полковника Бертру, а во-вторых, потому, что чувствовал, что не может успокоиться, пока не закончит свою эпопею. Где-то в глубине души у него шевельнулось странное подозрение, что он должен действовать быстро, что дело принимает серьезный оборот, и требует спешки.

К рассвету он был измучен и радовался, что заснет усталым сном без сновидений. Молодой человек хотел освободиться от этого огненноволосого образа, преследовавшего его по ночам, забыть свою ужасную связь с восковой женщиной. Он крепко заснул, а солнце переползало от окна к окну его мансарды. Когда же поднялся, было ощущение, что полдень уже миновал, хотя к этому времени солнечный свет постепенно растворился в желтом тумане, который становился все гуще за оконными стеклами.

Взглянув на часы, он с удивлением заметил, что уже далеко за три. Где полковник? Бертран был уверен, что консьерж разбудил бы его с помощью стука, приди к нему дневной посетитель. Нет, полковник не появлялся. И это означало только одно. Его призвали, заманили. Бертран вскочил и бросился к двери. Он поспешно запихнул оконченную рукопись своего стихотворения в пальто, выбранное из-за надвигающегося тумана, спустился по лестнице и побежал по мрачным, затянутым сумраком улицам.

Это было как в первый день, месяц назад. И все же он бежал в музей, чтобы продолжить неизбежное, мучительное свидание. Само движение, казалось, заставило его забыть о неотложном деле — о том, чтобы найти полковника. Вместо этого он мог думать только о ней, мчась сквозь серый туман в серую комнату, о сером человеке и алом великолепии ее волос…

Впереди из тумана проступило здание. Молодой человек поспешил вниз по лестнице и вошел. Музей был пуст, маленький хранитель исчез. Странное предчувствие шевельнулось в сердце Бертрана, но тут же отступило перед непреодолимым желанием снова увидеться с Саломеей. Воздух был напряжен от чувства надвигающейся ярости, как будто кристаллизировался какой-то космический страх. Восковые убийцы злобно смотрели на него, пока он шагал по коридору. Бертру здесь не было.

Молодой поэт стоял перед изваянием в пустой темноте. Никогда еще Саломея не казалась такой сияющей, как сегодня. В полумраке она заколебалась, прищуренные глаза сияли диким огнем, приглашающим к запретному. Ее губы изголодались. Бертран наклонился вперед, вглядываясь в непроницаемое, нестареющее злое лицо. Что-то в ее понимающей улыбке умиротворения заставило его опустить взгляд — на серебряный поднос с головой Иоанна Крестителя. Неподвижно уставившись широко раскрытыми глазами, он разинул рот.

На подносе лежала голова полковника Бертру!

Затем он все понял, взглянув на насмешливую гримасу страдания, на кровь, хлынувшую из рассеченной шеи полковника. Реалистичное искусство! Первая голова месяц назад, вторая на прошлой неделе, а теперь полковник, которого захлестнуло желание вернуться. Молодые люди вечно приходят поклониться ее красоте — вот откуда газетные заметки о случаях обезглавливания. Красота убийцы, обнаженной в заброшенном музее восковых фигур — той, что обезглавила своих любовников за колдовство. Как часто меняли голову?

Маленький серый человечек скорчился за его спиной, его глаза наполнились свинцовым огнем. В руке он держал хирургический нож. Он улыбнулся Саломее и пробормотал.

— А почему бы и нет? Ты любишь ее. Я тоже люблю ее. Она не была похожа на смертную женщину — она была ведьмой. Да, она убивала при жизни, ей нравилась кровь мужчин и вид глаз, навеки застывших в поклонении ее красоте. Мы вместе поклонялись ее госпоже Гекате. Потом ее обезглавили. И вот — я украл тело, чтобы воссоздать этот образ. Стал ее служителем. Мужчины приходят и желают ее, и я делаю им подарок, который сделаю и тебе. Поскольку они любят ее, я даю им то, что могу — возможность положить их измученные головы в ее руки, пусть и восковые, но ее дух рядом. Они все чувствуют ее дух, и поэтому приходят, и поклоняются. Ее дух говорит со мной по ночам и просит привести новых любовников. Мы много лет путешествовали вместе, она и я, а теперь вернулись в Париж за новыми поклонниками. Они должны лежать в ее руках, окровавленные и яркие, и вечно смотреть ей в лицо своим любящим взглядом. Когда она желает, я даю ей нового поклонника.