Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

Ну что, снял пока квартиру, вывожу ее в парки гулять. Улыбается, крошит булку. К ней, знаешь, белочки всякие сползаются, собаки подходят, птицы слетаются всякие. Как Белоснежка, блять. Я тому другому позвонил потом сам, но он говорит, что не нужно, не хочет видеть, но может подвезти документы, потому что страховку можно получить или что-то такое, в суд подать, это важно, говорит, огромные деньги в перспективе, ну или он даже сам подаст, так удобнее. Иногда что-то вспоминает, да, но нечасто. Однажды сказала: шолтые шары, шол-ты-е, и я вспомнил, что это из письма, поцеловал ее, но она сразу строго так: кто ты? – забыла сразу. Когда вспоминает, лучше не прикасаться. Еще как-то стащила у меня зажигалку и подпалила себе подушечки пальцев, до пузырей, а я не успел переписать контакты с ее телефона, теперь все. Код не помнит, конечно, ты что. Да, получше. Говорит, пусто внутри, но хорошо, что я рядом. Если назовешь свое имя, назовет тебя по имени. Я хочу собаку купить или что-нибудь такое вроде собаки, пусть у нее будет, она к животным тянется, и они к ней идут отовсюду, как на почту, в очередь становятся и ждут. Иногда у меня в голове что-то щелкает, и тогда она тянется ко мне, будто я сам животное на бесконечном поводке – но это на секунд десять, не больше. На Абингдон-сквер я больше не ходил, я так понял, что не нужно. Письма я выброшу в реку, когда буду уезжать из этого города, но пока что у меня хватает денег и я немного здесь поживу, пока она не наладится, не раскроется, пока не сработает этот засов; я всегда мечтал уехать хотя бы временно, просто сбежать куда-нибудь и потратить там все свои сбережения, чтобы не искушаться, не задумываться, не жить ожиданием жизни, от успешного стартапа с инвесторами господь сбереги, от бизнес-плана сбереги, от креативной индустрии подальше к пропасти безвластия над собой отведи. К бабке не ходи, к бабке не ходи, к бабке не ходи.

В то чертово утро вы с Бонни поехали на пляж. Ты ее любил, ты ее кружил, ты ей пел. Ты копал с толпой собак для нее песок, ты поднимал ее дрожащей от страсти рукой, как стеклянная кукла сна поднимает самолет со всеми пассажирами и пилотом. Ты крошил ей сладкое, подливал ей прозрачное, волновал ей морское. Лизал ее соленое плечо. Любил ее, как десять тысяч подводных братьев. А потом, после обеда, вы сели в электричку уставшие и счастливые, и вы заснули, и после этого ты больше никогда не видел Бонни, потому что ее заколдовали контролеры. Когда ты проснулся, вместо Бонни рядом с тобой и розовой корзинкой для пикника сидела кошка, и ты принес эту кошку домой, и я сказала тебе: эта драная кошка не будет жить с нами , а ты сказал, что будет.

Я прилежно кормила твою кошку, нежно полировала твой шерстяной пляжный бриллиант, как будто вся она твои часы, твои звенящие минуты, которые должна запускать я, пока ты все не можешь совладать с их тонкокостным, трескучим пружинным нутром. Я заказывала ей новозеландские консервы с горошком. Я разрешала ей спать принцессой всех консервов вселенной на нашей кровати и оборачиваться вокруг твоей головы, как сотня тысяч ядовитых змей, по одной на брата. Ты гладил ее по спине, по голове, по ушам, по бедрам, по прыгающему раненым воробьем хвосту, и я не была против, и я не была против. Ты целовал ее в переносицу, а меня туда никогда. Возможно, она пахла морем. Я не нюхаю чужих кошек. Возможно, я все-таки была против.

Когда кошка игриво валилась на спинку и я машинально запускала пальцы в ее длинную, немного свалявшуюся бело-серебристую шерсть, она с удивительной, немыслимой для такого маленького существа яростью вцеплялась всеми своими зубами и когтями мне в ладонь. Теперь все мои высоковольтные линии жизни, разума и мысли, все мои бугры Марса и Венеры – это кровавые рукопожатия твоей морской подружки, распухшие последствия твоей пляжной интрижки. Стоит ли удивляться бесконечности способов моей невозможности указать тебе на твою ошибку? В моем горле шерстяной шар. Это аллергия. Не надо было вам туда ехать.

Мы жили вместе с кошкой очень долго. Кошки вообще долго живут. Люди, которые ведут себя, как ты, живут не так долго. Когда у тебя был лейкоз, кошка лежала у тебя на спине, длинная-длинная, вдоль всего позвоночника. Кошки многое понимают. Когда лейкоза и всего остального у тебя уже не было, кошка сидела на подоконнике и страшно кричала. Кошки многого не понимают.

Я повезла твою кошку на море, чтобы утопить ее, но ровно через сорок дней, как положено. Я усадила ее в розовую корзинку, оставшуюся от того вашего пикника. Кошка была покорная, не кричала. Мы сели в электричку, я заснула. Когда проснулась, везде были эти контролеры: черные, быстрые, как огромные кладбищенские птицы, с огромными костяными компостерами. Я хотела сказать, что у меня есть билет, но не вышло уже ничего. Бонни плакала, тормошила меня и спрашивала, где ты. Я молчала. Она притащила меня к себе домой, и ее мама сказала ей: эта драная кошка не будет жить с нами , а Бонни ответила: это не кошка, мама, это кот.