Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

Черишев накрылся одеялом с головой, почему-то надеясь, что утром голосов больше не будет никогда, всего этого не будет никогда. Бывают ведь какие-то сбои, случайности. Переутомление, усталость. Мигрень.

Утром Черишев пришел в банк к восьми, чтобы, если вдруг голоса, он успел уйти до того, как начнется важное, но голоса не приходили. Они вернулись в обеденный перерыв, когда Черишев вышел в парк съесть холодный салат с тунцом.

– Еще будет тунец сегодня, – сказал голос. – Будет в ответ есть тебя. Съест тебя тунец, если услышишь его. Всего съест.

Это было похоже на то, как если бы Черишев думал вслух, но голос был не его.

– Не пугайте человека, – сказал третий голос, полуженский-полумужской. – Я же прошу вас, я же русским языком говорю. Напуган, волнуется. В аффекте думает бросить работу, но карьера же, деньги же, пять лет коту под хвост. Должен остаться, должен выбраться. Голоса не страшно.

– Состарение, устл, – сказал второй голос со странным акцентом.

– Если вы не замолчите, вас просто выключат, – угрожающе сказал полуженский голос. – Что за бред, конечно же. Если вы замолчите, значит, вас выключили. А если вы не замолчите, будут санкции. Я наложу на вас санкции.

– Асан? – испуганно переспросил второй голос.

– Да, это санкция, – удовлетворенно сказал полуженский голос. – Посредственный доступ к речевым структурам, минимальный доступ к воспоминаниям, афазия во всей красе, непроявленность. Скоро одни стоны пойдут, междометия. Прикрутим краник-то всем. Замолчите как миленькие. Мозг вам тут не боевое поле.

– Закончился обеденный перерыв, – сказал первый, шершавый голос. – Я буду молчать, иди работай, кому сейчас нужны санкции, никому.

Черишев вернулся в офис. Прибежал разъяренный начальник, оказалось, что их прессует какая-то страшная женщина из налоговой. Фамилия женщины была Тунец: Ирина Игнатовна Тунец.

– Ничего не присылайте ей, – приказал Черишев. – Никаких отчетов, молчим. Иначе сожрет. Вначале проконсультироваться надо.

Действительно, оказалось, что женщина-тунец уже на третьем раунде ожесточенной переписки выдала в себе что-то огнеопасное, ФСБ-шное, заангажированное; общение с ней быстро свернули, как пылающий ковер, Черишева поблагодарили за бдительность.

– Нормально все, – сообщил Шершавый внутри головы Черишева. – Я просто заметил: тунец, и увидел, что скоро снова придет тунец. Приходит один за другим, рыба зовет рыбу. Так все и устроено.

– Каменные рыбы, – обрадовался второй голос, видимо, оттого, что у него получилось что-то внятное. – Камерные рыбы плыут, плыуны.

– Вы оставите когда-нибудь человека в покое? – спросил третий голос. – Он же так до вечера не доживет у вас. Может он домой поехать нормально?

– Нормально не надо, – сказал первый голос. – Бери такси, мой тебе совет.

Черишев взял такси и правильно сделал: в дороге его голову сжало таким спазмом, что в глазах потемнело от боли. Черишев понял, что жизнь фактически закончилась. Почему-то он ужасно хотел жить. Про голоса он все еще думал, что они пройдут сами и что это переутомление, и даже эта мигреневая каска, сдавившая череп, есть сигнал и свидетельство нервной усталости, а не прощания с разумом. Вероятно, подумал он, так обнаружившие у себя в животе твердую, раздутую опухоль самые упрямые канцерофобы вдруг начинают судорожно убеждать себя: ничего страшного, завтра пройдет, может быть, просто спазм, судорога в форме камня, разойдется, уплывет, как кораблик. Оказывается, если с тобой случается то, чего ты больше всего в жизни боялся, ты будешь отрицать это до последнего.

Через неделю Черишеву пришлось признаться себе в том, что он, вероятно, болен: голоса не исчезли, стали звучать чаще и обильнее, ими заполнялись все мыслительные безмолвные лакуны душевной жизни Черишева, отчего у него почти не было возможности дописывать статьи по экономике (голоса не разбирались), смотреть сериалы по вечерам и сидеть в Интернете. Голосов было трое. Первый, шершавый, напрямую коммуницировал с Черишевым, со вторым все было сложно, а третий коммуницировал с двумя другими и изредка с самим Черишевым, при этом будто специально не отделяя его от других – как будто Черишев наравне с прочими занимает пространство собственного сознания. Этого, несмотря на полуженский голос, Черишев называл Сталиным, не очень понятно почему: всякий раз, когда голос журил своих неосторожных сожителей, Черишеву представлялся меловой, крошечный бюст Сталина, лишенный рук, ног и, без сомнения, сердца. Сталин имел доступ к эмоциональным состояниям Черишева, но о его мыслях мог лишь догадываться. Шершавый – самый первый голос – имел доступ ко всем мыслям Черишева, но в эмоциональном смысле был натуральный Аспергер, и без Сталина разобраться в том, что пугало или смущало Черишева в его нынешнем положении, совершенно не мог. Второй голос был Пауль, потому что Шершавый и Сталин так его называли. Пауль плохо интегрировался с речевым центром и поэтому говорил редко, неохотно и как-то неправильно, со временем он просто начал посылать Черишеву изображения различных земноводных: пятнистых ящериц, кожистых жаб, разрубленных на части зеленых змеек. Изображения воспринимались почти так же, как голоса, – это были образы, взявшиеся как будто извне, повисающие в восприятии неприятным послевкусием.