Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

«Нам не нужны деньги, нам ничего не нужно, просто заберите кота», – писала Анна-Мария сообщения хозяйке Уильяма Блейка.

«Мой кот со мной, пожалуйста, больше никогда мне не пишите», – отвечала хозяйка Уильяма Блейка.

На следующий день все повторилось: поздним вечером, возвращаясь из магазина, куда мы ездили купить минеральной водички, мы наткнулись на кота, подозрительно похожего на Уильяма Блейка. Он сидел на крыльце и смотрел на нас вязким, как лунный мед, янтарным глазом. Поскольку мы продолжали себя плоховато чувствовать, мы решили, что Уильям Блейк убежал, просочившись ниточкой из крошечной курительной форточки – это был очень небольшой котик – и, надеясь на то, что его безумная хозяйка все-таки поверит в то, что за повторно пойманного котика, сбежавшего буквально в день возвращения домой, мы не будем брать никаких денег, с полчаса ловили его вокруг дома при помощи хозяйской трехцветной рубахи поло.

Когда мы отнесли пойманного и пустого Уильяма Блейка в ванную комнату, оказалось, что там уже сидит вчерашний Уильям Блейк. Уильямы Блейки были полностью идентичны, друг с другом держались подчеркнуто холодно и безразлично, каждый уединился со своей баночкой кошачьего корма.

– Я знала, что нам за это что-то будет, – сказала Анна-Мария. – Все это не могло так идеально работать. Я была уверена, что придется платить.

Уильяма Блейка следующего вечера мы не ловили, тогда он подошел совсем близко, сел в полуметре от нас и буравил нас немигающими желтыми глазами: было заметно, что ему страшно и вселенская любовь, обрушившаяся на него вся целиком, его немыслимо тяготит. Испытывающая пагубную сентиментальность к котам Анна-Мария попробовала помочь Уильяму Блейку Третьему (на тот момент мы еще не разработали эту роялистскую систему наименования наших мучителей) избавиться от накопившейся в ней любви, и в землю ушло столько всего, что, кажется, уже назавтра она обязана была родить тугой плотный венок резиновых плотных тюльпанчиков с человеческими эмбрионами внутри напрягшихся росяных бутонов.

– Еще два Уильяма Блейка, и мне смерть, – объявила Анна-Мария. – Я очень люблю котов, и мне их жалко. Но у меня уже нет сил. Это точно был Уильям Блейк? Как его зовут?

Я кивнула. Мне было неловко за то, что я не участвовала в избавлении Уильяма Блейка Третьего.

Зачем мы заперли и его в ванной, я точно не знаю. Возможно, нам было интересно, чем это закончится и что именно происходит.

На пятом Уильяме Блейке стало понятно, что живыми мы отсюда не выйдем. Добрый десяток объявлений о малютке бостонском терьере, застенчивой длинношерстной таксе Флаффи, паре обычных котов и других зверей висели над нами, как пылающий велосипед, готовый вот-вот обрушиться на наши головы грудой раскаленного металла. Метафизическое братство имени Святого Франциска рисковало слечь с коллективным микроинсультом, коты наши зачахли и в минуты прилива психических сил профессионально, как боксеры, избивали друг друга на втором этаже дома, сотрясая стены, хозяева назавтра обещали прибыть из своего межпланетного путешествия, собака Ева-Лотта надумала сменить имя (пару раз я идентифицировала ее как Григория, а я редко ошибаюсь) и неоднократно клянчила у нас пиво, которое пила, захлебываясь, прямо из бутылки, быстро-быстро, словно муравьед, перебирая переливчатое горлышко длинным стальным языком. А в запасной ванной комнате сидело пятеро Уильямов Блейков, и их чертова хозяйка уже не отвечала ни на одно из наших сообщений, и все они висели в пространстве непрочитанными, как расстрелянные в полете голуби, зачем-то зависшие в застывшем воздухе кровяными каплями.

Мы оставили им там песочек, приносили еду. Уильям Блейк во всех своих воплощениях был достаточно робок, застенчив и депрессивен.

Мы решили, что выпустим их, когда будем уезжать: разобраться в том, какая ошибка в этом отлаженном механизме допустила чудовищную дыру в ткани пространства и времени, нам так и не удалось, приумножение Уильямов Блейков отнимало все силы, а оставлять бедных животных неосвобожденными мы не могли, потому что это бесплатная часть нашей работы – не сделай мы ее хоть раз, у нас бы наверняка отняли наши шальные дары, стальные шары судьбы, закатившиеся в какое-то черное болото. Песни Принса становились все темнее, последние его гигантские, разбухшие альбомы, которыми мы сентиментально спасались, казались разросшимися и приумноженными, как свинское нагромождение Уильяма Блейка в, казалось, раздувшейся с бассейн ванной комнате первого этажа.