Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

Скриксу было важно, чтобы девушка доверяла ему – полностью и безоговорочно, в противном случае ничего не получится. Ради этого он готов был показать ей все что угодно, достать с полки любую вещицу, на которую только укажет ее любопытный взгляд, и говорить, говорить, говорить… Ведь чем больше говоришь, тем легче недоговаривать.

Агрегат девушку не заинтересовал, в отличие от уходящих в потолок стеллажей, которые были доверху забиты диковинными предметами. Здесь было много всего такого, что хотелось потрогать и посмотреть. Многие из вещей казались безумно древними, но Лизе почему-то в первую очередь бросился на глаза изящный, оправленный серебром пузырек из синего стекла – наверное, потому что совсем недавно с пузырька заботливо стерли пыль и поставили на видное место.

– Забавная вещица, – сказала Лиза, взяв пузырек с полки и любуясь, как красиво и таинственно преломляются в нем лучи красной лампы. – А что бултыхается внутри? Дайте угадаю! Какой-нибудь средневековый яд? Верно?

– Нет, – ответил Скрикс. – Это асфоделус.

– Асфоделус?

– Да, причем в чистом виде. Раньше, много веков назад, не было технологии, способной перенести его на фотопластину, – начал объяснять Скрикс. – Поэтому эссенции человеческих эмоций помещали в такие вот емкости. Как бы нелепо это ни звучало, но в те далекие времена игроки не перекидывались в карты, а… мерились склянками асфоделусов.

– Значит, Потайный клуб существовал уже тогда? – задумчиво прикусила губу Лиза.

– Нет, – ответил фотограф. – Но какие-то его аналоги, разумеется, были.

– И чей асфоделус запечатан в этом пузырьке?

– Яна Гуса. Его сожгли на костре в пятнадцатом веке, обвинив в ереси. Хорошая смерть. Асфоделус первой категории, большая редкость…

Фотограф взял у Лизы пузырек и осторожно поставил его обратно на полку.

– Шестьсот шестьдесят шесть из шестисот шестидесяти шести… – пробормотала девушка. – Бедный Ян Гус.

Перед сном, разворачивая на полу матрас, Лиза внезапно разговорилась. Ни с того ни с сего ей вдруг захотелось рассказать всю свою жизнь, провести хоть кого-то по заросшим чертополохом тропинкам собственной памяти. Забредать туда – все равно что идти по стеклам, но вдвоем не так страшно и не так больно. Скрикс как нельзя лучше подходил для такой прогулки. Он был слишком никакой, чтобы можно было его стыдиться, а потом упрекать себя за излишнюю откровенность.

Она ошибалась. Скрикс лежал на кровати, отвернувшись к стене, и слушал. Чем дольше он слушал, тем сильнее его знобило. Какой же все-таки шельмец этот мессир Гольденбрунер, ловкач из ловкачей! Лиза еще не кончила рассказывать, а стиснувший зубы фотограф весь уже дрожал от нетерпения, ничем его, правда, не выдавая. Скрикс не помнил, чтобы хоть раз в жизни его обуревали эмоции такой силы. Если бы в темном углу комнаты притаился сейчас фотограф, чья специализация карты экстаза, то асфоделус Скрикса был бы в районе четырехсот баллов, а это чертовски много!

Кто бы мог подумать, что эта скромная улыбчивая девушка успела так много повидать на своем коротком веку? В десять лет она похоронила мать, в тринадцать – отца, в девятнадцать – разбившуюся на мотоцикле сестру. Сама Елизавета тоже однажды побывала на границе жизни и смерти – какие-то подонки подловили ее, шестнадцатилетнюю девчонку, на озере, избили железными прутьями и бросили умирать. Нашли Лизу только через день – окровавленную, с переломанными костями, обезвоженную, но живую… Ничего, восстановилась, остались только шрамы… Любовь у нее тоже была, большая, сильная, закончившаяся преждевременными родами и полугодовым курсом реабилитации в психиатрической клинике. Ребенка, разумеется, у нее отобрали. И только в прошлом году девушке удалось наконец хоть за что-то зацепиться, поступив на первый курс Института искусств. Казалось, жизнь худо-бедно налаживается. Самое светлое воспоминание, которым Елизавета поделилась со Скриксом, многим показалось бы странным, но фотограф с удовлетворением поставил у себя в уме еще одну, последнюю галочку: Эрмитаж, Франсиско Гойя, «Портрет Антонии Сарате»…

«Итак, – мысленно резюмировал Скрикс, – девятнадцать карт… Жизнь ее настолько богата эмоциональными потрясениями, что составляется колода из девятнадцати карт! От «Рождения» до «Катарсиса»!.. И почти каждая тянет на первую категорию… Если Гольденбрунеру удалось каким-то образом их собрать, то… Господи, да этот мессир просто гений! Получив карту смерти, он пустит по ветру каждого, с кем схлестнет его судьба за игорным столом…»