Джон Ширли - Демоны

– Мы можем пойти куда-нибудь… и поговорить, Айра? И тут начались вопли сверху. Комната сотряслась; трубы задребезжали от подземного грохота; штукатурка брызнула, а затем хлынула дождем, как мука с сита.

Ньерца, крича, кинулся к охранникам-полицейским.

Вытаскивая на ходу пистолеты, полицейские поспешили в коридор, который под небольшим уклоном вел к лестнице на верхний этаж.

Мендель выскользнул из нашей комнаты в соседнюю, где спал этой ночью – чтобы спрятаться?

Потом по комнате прокатилась волна зловония, словно от какого-то гигантского пресмыкающегося; запах, наполненный осязаемой вонью, которая, казалось, оседала внутри ноздрей и в полости рта вязкой массой – словно гнилостный осадок, остающийся на пальцах после того, как потрогал змею.

Ньерца, стоя в дверях, пытался загнать нас обратно в комнату, когда что-то скатилось по наклонному полу коридора, остановившись у самых наших ног, какой-то покрытый шерстью шар: это была оторванная голова одного из охранников. Затем, несколькими секундами позже, скатилась еще одна, ударившись в первую с деревянным стуком. Кто-то завопил – думаю, это был я, а не Мелисса, – а потом демоны, которых мы видели в конференц-зале наверху, оказались перед нами: Зубач и позади него огромная изогнутая туша Шланга.

Помню, что я подумал: «Стоило только всему начать приобретать какой-то смысл, и вот хаос вновь приходит за мной».

Я потянул Мелиссу назад – ее ослабевшие колени подгибались, затрудняя мне задачу; мне очень хотелось, чтобы Мендель был здесь, чтобы он все объяснил, вновь сделал вещи осмысленными.

И тут, словно я вызвал его каким-то заклинанием, в комнату вошел Мендель. Вначале он показался мне символом нелепости – он переоделся, в его руке сверкал серебристый меч. Он снял пиджак; поверх его рубашки была какая-то накидка, одновременно бывшая чем-то вроде знамени – это был плащ, какой в старину носили рыцари поверх лат. Спереди и сзади на нем был изображен красный христианский крест на белом фоне.

– Крестоносец! – ликующе воскликнул Зубач, громко скрежетнув зубами.

Шланг был слишком велик для нашей комнаты, но каким-то образом все же просочился внутрь, как лава, вслед за Зубачом, который стоял в элегантной позе, поигрывая своими гениталиями, как цепочкой для ключей.

– Потрясающе! Да еще и с мечом! Мне почти жаль, что ты не можешь убить меня, как святой – как там его звали? – святой Кто-то там.

Вопрос был адресован Пейменцу, который бормотал что-то, что могло быть заклинанием, а могло быть молитвой, на языке, похожем на древнееврейский.

– Его звали святой Георгий, – сказал Мендель и кинулся к Зубачу, крича: – За святого Георгия! За Царя Иисуса! За Царя!

Я услышал, как Зубач пробормотал:

– Ох, ради Христа!

Затем просвистел меч, рассекая демона до самого паха; это был могучий удар, достойный тех, что описывались в артуровских сагах – вот только рана тут же закрылась вслед за мечом. Заживляя рану, демон печально, почти разочарованно улыбнулся. Он схватил Менделя за запястье и сжал, дробя кости, заставив его упасть на колени от боли.

– Бегите, идиоты! – крикнул Мендель, в то время как Зубач свободной рукой отнял у него рукоять меча и небрежно вытащил клинок из собственного брюха, словно из ножен.

Пейменц шагнул к демонам, возвышая голос, читавший заклинания, и поднимая руку. Зубач расхохотался ему в лицо; потом, не обращая на него внимания, он с мечом в руке повернулся к Менделю и принялся потрошить его, как цыпленка. Пейменц заговорил еще громче и подошел к Зубачу уже вплотную, когда Мелисса вскрикнула: «Папа, нет!» – и я напрягся изо всех сил, чтобы удержать ее, когда она рванулась к нему.

Ньерца, сделав шаг, ударил Пейменца по затылку, так что у того подогнулись колени.

– Вы должны позаботиться о девушке и Золоте в Чаше, Израэль! – крикнул Пейменцу Ньерца, оттаскивая его на несколько шагов назад. Потом он поднял Пейменца и толкнул его в сторону – как раз в тот момент, когда левиафанский хвост дымящегося, сочащегося черной слизью Шланга, поднявшись, обрушился на него. Ньерца увернулся, получив скользящий удар, от которого волчком отлетел прочь от демона и врезался в стену, оглушенный, но невредимый.

Зубач разрубил Менделя пополам; кровь хлынула на пол, разливаясь озером. Тело Менделя содрогалось, но его глаза были пусты – он был мертв или в шоке. Зубач, казалось, что-то искал у него во внутренностях – руками, мечом, ртом, все более и более отчаянно роясь в его хлюпающих останках.