Эрнст Гофман - Эликсиры дьявола

На матушку пророческие слова старого паломника произвели неизгладимое впечатление. Несмотря на это, она твердо решила не оказывать ни малейшего давления на меня и спокойно ожидать исполнения того, что было предназначено мне судьбой. Ей было тем легче выполнить свое решение, что она даже не смела и мечтать о возможности для меня серьезного, систематического образования: следовало довольствоваться тем, чему она сама могла научить меня.

Посещение женского картезианского монастыря, куда матушка заехала со мною на обратном пути домой, — первое событие, с которого начинаются мои сознательные воспоминания. Время с момента исчезновения таинственного паломника (которого я, хотя и смутно, помню сам, так что матушка впоследствии лишь дополнила мои воспоминания речами художника и старика) до момента, когда мать привела меня в первый раз к игуменье картезианского монастыря, является для меня пробелом: у меня не сохранилось о нем даже смутных воспоминаний. Помню только, что матушка перед визитом в монастырь, насколько могла, принарядила меня: она старательно вычистила и починила мою одежду, подровняла волосы, умыла и причесала меня, внушая при этом, чтобы я был в монастыре послушен и скреплен!

Наконец, мы с матушкой (она вела меня за руку) поднялись по широкой каменной лестнице и вошли в высокую сводчатую комнату, стены которой были украшены великолепными картинами религиозного содержания. Здесь встретили мы княгиню — высокую, величественно-прекрасную женщину. Простое монашеское одеяние еще больше оттеняло присущее игуменье благородное достоинство. Княгиня, лично знавшая моего покойного отца, приветливо приняла матушку. Затем, взглянув на меня серьезным, до глубины души проникающим взором она спросила:

— Это ваш сын?

Звук ее голоса, ее внешность, наконец, вся необычная обстановка: высокая комната, картины — все вместе так подействовало на меня, что я, сам не зная почему, горько заплакал, охваченный безотчетным страхом.

— Что с тобою, малютка? — мягко обратилась ко мне настоятельница, и в прекрасных глазах ее засветилась ласка. — Неужели ты боишься меня? Как зовут вашего сына, милочка?

— Франц, — ответила матушка.

— Франциск!

Голос княгини задрожал от душевной тоски. Она взяла меня на руки и порывисто прижала к своей груди. В то же мгновение я пронзительно вскрикнул, почувствовав острую режущую боль в шее. Игуменья поспешно выпустила меня из своих объятий, а матушка, озадаченная и рассерженная моим странным поведением, схватила меня за руку, чтобы немедленно увести. Настоятельница остановила ее. Оказалось, что бриллиантовый крест, который княгиня носила на груди, так сильно врезался мне в шею, когда она заключила меня в свои объятия, что оставил после себя глубокий кровавый след.

— Бедняжка Франц, — промолвила игуменья, — я сделала тебе больно, но, не правда ли, мы все-таки будем добрыми друзьями?

Одна из сестер принесла печенья и сладкого вина. Игуменья усадила меня к себе на колени и сама клала в рот лакомства, которые я, ободренный ее ласками, храбро уничтожал, не заставляя долго уговаривать себя. Когда я выпил немного сладкого вина (я здесь в первый раз в жизни попробовал его), ко мне окончательно вернулось хорошее расположение духа и та особенная живость, которою я, по словам матери, отличался с самого раннего детства. Я стал без умолку болтать и смеяться, к величайшему удовольствию игуменьи и сестры, оставшейся в комнате. Не знаю, как матушке удалось навести меня на разговор о достопримечательностях места моего рождения — монастыря Св. Липы. Тут меня словно осенило вдохновение, и я так живо описал княгине великолепные произведения дивного, никому неведомого художника, как если бы тогда уже понял их сокровенный смысл. Я входил в такие подробности жития святых, точно уже ознакомился и вполне освоился с церковно-исторической литературой. Не только княгиня, но и сама матушка были поражены моими словами. Я же, чем больше говорил, тем сильнее воодушевлялся. Когда, наконец, настоятельница спросила меня: «Скажи мне, дитя, откуда узнал ты обо всем этом?» — я, ни на минуту не задумываясь, отвечал, что об этом рассказало мне прекрасное дитя, принесенное чужеземным паломником, что мальчик этот объяснил мне не только значение всех изображений, находящихся в церкви монастыря Св. Липы, но ознакомил меня и со Священной историей по картинкам, которые сам складывал для меня из цветных камешков.

Заблаговестили к вечерне. Монахиня завернула в бумагу оставшееся печенье и передала его мне. Я с большим удовольствием взял сверток. Игуменья, прощаясь с матушкой, сказала ей: