Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Сильно заметно? – вздрогнул Егоров и, увидев ухмылку на лице Молчуна, насупился. – Кусаешь верно. Пусть я – Брут. Но нельзя было всего тебе рассказывать. Да и кто ты такой, чтобы судить?

– Нельзя? А на чужом горбу в рай въезжать – это как? – Молчун резко встал. – Сидеть!

Пытающийся подняться вслед за ним Егоров вновь присел.

– Продали Вы меня, товарищ капитан, подставили… Есть, мол, один дурачок, выполнит грязную работёнку. Только профинансируйте спецоперацию. Костенко к чертям собачьим полетит… Зад уже на его место метит?

Алексей не прятал глаза, как раньше, а уныло смотрел на обелиск:

– Как догадался?

– Моё похищение организовано не ментами, те сейчас сразу за дубинки. Стиль не тот. И ещё – в машине у ног гражданина начальника чёрный кейс стоял. Что в нём? Документы? Папку на коленях держит. Значит – магнитофон? Прогуляться пригласил. Всё рассчитано: эффект при встрече со старым другом, возвращение в память, взывание к солдатскому долгу, кстати – костенковский приёмчик. Результат – я согласился идти в тайгу.

– Тебя никто не заставлял!

– Знаю. И от слов своих не отказываюсь. Всё решено. Но дерьмо твоё скопившееся вывернуть хочу наизнанку. Когда на скамейку сели, микрофон – думал – встроенный, а в кейсе – аппаратура. Сидят в машине, слушают. А нет: поведал ты кое-что – им и знать не положено. Так что в чемодане? Миллион? Два?

– Хватит! – Егоров поднялся. – Всё правильно: деньги выделены на операцию.

– А ты решил воспользоваться дружбой, уговорами, а себе ещё одну дачку отгрохать?

– Нет у меня дачи, даже квартиры своей нет.

– Будет. Вот спихнешь Костенко – всё будет.

Они стояли и сверлили друг друга глазами. Между ними разверзлась пропасть в десятилетия, размытая песком, потом и кровью. Ранее целый, мир раскололся на две части. И не было виноватых в этом. Не было командира и подчинённого. Были деньги. А где они, там дружбе делать нечего.

– Извини, – произнёс Молчун. – Шиз нашёл. Мания преследования, психотерапевт так выразился. Слишком много меня предавали. Одним разом больше, подумаешь!

– Прости ты меня, – откликнулся Алексей. – И вправду мозги заплыли. Не теми мерками измерять стал.

– Так и обязан, должность заставляет. Обиды не держу, и ты на меня не дуйся. Я даже жену свою простить готов, если бы не такой стервой была. Пойду я в тайгу, найду академика. А там уже ваши проблемы.

Алексей понурился:

– Вроде бы и стыдно должно быть, но жизнь – штука запутанная. Да и зачем тебе сейчас деньги? Вернёшься – рассчитаемся.

– Слуга у двух хозяев, – улыбнулся Молчун.

Ветер трепал их волосы, швырял листву по асфальту. Меланхолично, словно что-то пережёвывая, крутилось колесо обозрения.

– Плевать вообще-то я хотел на твои деньги, да нужда заставляет, – высказался Молчун. – План грандиозный строю. Помнишь, как хлебали мы с тобой из одного котелка жидкое варево с китайской тушенкой? Остался один кусок мяса. Ты мне его двигаешь, я – тебе. Так жизнь устроена: плавал бы там таракан, никто бы его к себе не пододвигал, а мясо каждому хочется. Но порядочность не позволяет. Но кто-то должен проглотить таракана, не поморщившись, чтобы другим вкуснее было. А мясо тогда ты съел.

– Не помню, – помотал головой Алексей. – Но деньги – не мясо. Забирай их к чёртовой матери!

– Не много ли за кусок китайской тушёнки?

– В самый раз!

– Проблемы?

– Туча, – пожаловался Егоров. – За ипотеку детям платить надо, кое-кого подмазать, сам знаешь – всё у нас так. Обрадовался было, опаскудился. Да только смотрю: уксус, хоть и халявный – всё одно горечь.

– Деньги не мясо, Лёша. Их поделить можно.

– Ты серьёзно?

– С условием.

– Каким? – насторожился Алексей.

– Когда пошлёшь своего человека за папкой, ещё такую инструкцию наложи – выполнять все мои указания.

– Зачем? Чего хочешь опять выкинуть?

– Я тоже не ангел. На такси мечтаю сэкономить. До санатория – не ближний свет.

– Ох, хитёр! Может быть, тебе личный бронетранспортёр прямо до вертолёта выделить? Ещё ведь и Костенко ограбишь!

– А как же? Деньги-то из одного колодца, государственного. А оно мне мно-о-ого задолжало…

Они рассмеялись. Два человека у стройного, скорбного обелиска. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

И ранее пустынный и тихий в послеобеденные часы, нижний этаж санатория в этот день казался вымершим. Такое случается только в межсезонье. Но на этот раз тишина, нарушаемая лишь приглушённым звуком телевизора и равномерным стуком перекатываемых бильярдных шаров в комнате отдыха, была непривычной.