Виктория Шваб: Ближняя Ведьма [litres]

Незнакомец исчез.

Мне отчего-то кажется, что в воздухе на том месте, где он стоял, должен остаться след. Но никаких следов нет. Сколько я ни таращусь, передо мной ничего – только деревья, камни, да круглые холмы.

Я всматриваюсь в пустынный пейзаж и уже сама не верю, что видела незнакомца. Что вообще кого-то видела. В конце концов, мы ведь в Ближней, где не бывает незнакомцев. Никто здесь не появлялся уже давным-давно, еще до моего рождения, до того, как был построен этот дом, еще до Совета… И тот, кого я видела, даже не был похож на настоящего человека. Я тру глаза и понимаю, что долго стою, набрав в грудь воздуха, и не дышу.

И я выдыхаю, заодно задувая свечи.

– Лекси.

Свет подкрадывается, вползает под одеяло. Я натягиваю одеяло на голову, пытаясь вернуть темноту, и понимаю, что думаю о вчерашней ночи и о фигуре в лунном свете.

– Лекси, – снова звучит мамин голос, проникая в кокон из одеяла. Он пробирается ко мне вместе с утренним светом. Ночное воспоминание тускнеет и блекнет.

Из своего гнезда я слышу шажки по половицам… Потом наступает тишина… Я лежу, затаившись, и жду – и тут на кровать с размаху плюхается маленькое тельце. Пальчики копошатся в одеяле, пытаясь найти лазейку.

– Лекси! – это другой голос, похожий на мамин, но тоненький. – А ну-ка вставай! – Я продолжаю притворяться спящей. – Лекси?

Раскинув руки, я обхватываю сестру, обнимаю, накрыв одеялом.

– Попалась! – кричу я. Рен восторженно визжит. Вертясь и извиваясь, она выбирается из ловушки, и я отбрасываю одеяло. Темные волосы закрывают мне лицо. Непокорные завитки рассыпаются во все стороны, сквозь них я вижу сидящую на кровати и хохочущую Рен. Она и впрямь щебечет, как птичка [1] Рен ( англ . Wren) – крапивник, мелкая птица семейства воробьиных. Здесь и далее прим. переводчика. . У нее волосы светлые и прямые. Они всегда ровно лежат по сторонам ее лица, спадают на плечи. Я перебираю их пальцами, стараюсь разлохматить, но Рен со смехом встряхивает головой, и волосы ложатся на место, снова безупречные и гладкие.

Это наши утренние ритуалы.

Соскочив с кровати, Рен несется на кухню. Я роюсь в сундуке с одеждой, время от времени поглядывая в окно, на утро за стеклом. Пустошь с лохматой, всклокоченной травой и лежащими там и сям валунами выглядит мягкой и безмятежной при свете дня. В это пасмурное утро передо мной совсем другой мир. Я невольно сомневаюсь – может, все, что я видела вчера, было просто сном? Может, он мне приснился?

Я касаюсь пальцами стекла, чтобы узнать, тепло ли на улице. Сейчас самый конец лета, короткое время, когда дни могут быть или приятными, теплыми, или бодряще-прохладными. Стекло холодное, и вокруг пальцев образуются небольшие запотевшие кружки. Я убираю руку.

Потом как могу распутываю волосы и собираю их в косу.

– Лекси! – снова зовет мама. Наверное, хлеб готов.

Я надеваю простое длинное платье, туго затягиваю пояс. Что угодно отдала бы за брюки. Я уверена, что отец влюбился бы в маму, если бы она носила бриджи и охотничью шляпу, даже после того, как ей исполнилось шестнадцать. Шестнадцать лет, возраст замужества. Мой возраст. Я грустно усмехаюсь, глядя на пару туфелек. Они бледно-зеленые, на тонкой подошве – никакого сравнения со старыми, добротными кожаными башмаками отца.

Гляжу на свои босые ноги, которые привыкли ходить по вересковым пустошам. Много миль уже пройдено, и пустоши оставили на моих ногах отметины. Но я предпочла бы остаться здесь и разносить матушкин хлеб по деревне. Уж лучше состариться здесь и стать скрюченной каргой, как Магда и Дреска Торн, чем наряжаться в юбочки и туфельки, чтобы выскочить замуж за деревенского парня. Вздохнув, я сую ноги в туфли.

Я уже одета, но не могу избавиться от чувства, будто что-то забыла. Поворачиваюсь к маленькому деревянному столику возле моей кровати – и ахаю, увидев нож отца, на темном кожаном ремешке, с рукоятью, истертой отцовской рукой. Я люблю браться за нее, сжимать пальцами там, где сжимал ее он. Это почти как подержать его за руку. Раньше я носила нож постоянно, пока неодобрительные взгляды дяди Отто не стали слишком уж тяжелыми, но даже и сейчас я иногда беру его с собой. Сегодня я расхрабрилась: пальцы сами тянутся к ножу, ощущать его вес приятно, и на сердце становится легче. Я подпоясываюсь ремешком, как поясом. Лезвие в ножнах на поясе – теперь я снова чувствую себя в безопасности. Одетой.

– Лекси, зайди! – зовет мама. Что за спешка, недоумеваю я, все равно утренний хлеб остынет раньше, чем попадет к покупателям. Но тут из-за стены слышится второй голос – тихий, напряженный, он сплетается с более высоким голосом матери. Отто. На кухне меня встречает запах слегка подгоревшего хлеба.