Луис де Хейро - Рука судьбы или Этюд о предопределенности [Тайны Египта]

Закрытый саркофаг представлял для профессора особый интерес. Он стоял отдельно от остальных семи и занимал почетное место почти в центре гробницы. Он также отличался от других по форме и не был украшен никакими египетскими символами, за исключением одного любопытного знака, который профессор начал жадно рассматривать. Достав из кармана несколько рисунков, он внимательно изучил их и сравнил со знаком на саркофаге. Наконец, торжествующе подняв глаза, он в сильном волнении сказал:

— Если я прав и здесь нет никакой ошибки, это станет наиболее ценным открытием из всех, совершенных до сих пор в области истории Древнего Египта!

Успокоившись, он объяснил, что величайшей загадкой для всех египтологов был и остается пустой саркофаг, обнаруженный в Великой пирамиде — пирамиде Хеопса. Затем он вкратце сообщил нам, что в сочинениях Диодора [8] Имеется в виду Диодор Сицилийский, древнегреческий историк I в. д. н. э., автор монументальной и лишь частично сохранившейся Исторической библиотеки. Следующая далее цитата представляет собой достаточно приблизительный пересказ. , а именно в описании пирамид, относящихся к периоду Хеопса, ясно сказано: «Хотя этот царь предназначал пирамиду для своей гробницы, случилось так, что он не был там погребен. Ибо народ, раздраженный изнурительным трудом, грозился разорвать его мертвое тело на куски и с позором выбросить из гробницы, вследствие чего, умирая, царь велел своим приближенным устроить похороны в другом месте».

— Этот любопытный знак, — продолжал профессор, — является точной копией того, что был найден в Великой пирамиде среди надписей, относящихся к первой династии; поэтому вполне логично будет заключить, что в саркофаге, находящемся перед нами, покоится не что иное, как утраченная мумия Хеопса. Мы должны вернуться сюда завтра…

Профессор не договорил: одновременно с его последними словами до нас донесся негромкий, но зловещий звук.

Мы бы и не расслышали этот слабый звук, не подхвати его эхо гробницы, вселив ужас в наши сердца и пробежав холодной дрожью по каждому нерву и вене. Звук исходил из отверстия большого конуса, через который мы спустились. Этого было достаточно, чтобы понять: нас выследили, и через секунду мы окажемся лицом к лицу с судьбой — судьбой столь чудовищной, что ее невозможно даже вообразить.

Мы машинально бросились к выходу. Слишком поздно! Издевательский, дьявольский смех предупредил нас об опасности. В следующий миг раздался глухой рокочущий шум, а затем оглушительный грохот, прозвучавший в наших ушах канонадой тысячи пушек. Мы поняли, что камень рухнул вниз и отверстие было запечатано навсегда!

Я не стану подробно описывать наши чувства: довольно будет довериться воображению читателя, чтобы представить, какую муку могла причинить нам сама мысль о вечном заключении под землей, погребении заживо! Чем больше утрата, тем спокойнее человек ее зачастую переносит, и то же, я полагаю, происходит под воздействием любого внезапного и сильного удара судьбы. Неожиданность всякой новой ситуации, будь то несчастье или успех, часто на какое- то время изгоняет из сознания тревогу. Старый профессор, который двенадцать часов назад чуть ли не плакал, как ребенок, будучи уверен, что не сможет достичь своей цели — теперь, пред лицом угрозы жуткой гибели, оставался невозмутим, как будто в этот момент был занят повседневной работой в отделе мумий Британского музея. Собственно говоря, на свет была извлечена и маленькая немецкая трубочка — но на сей раз профессор не собирался ее полировать до блеска эбенового дерева. Ах, нет! он лишь нежно сжимал ее нервными пальцами, как руку старого друга в час расставания.

Что же до нашего нового товарища, то он больше молчал, а немногие его слова, произнесенные прерывистым голосом, явственно свидетельствовали, какие страдания он испытывал из-за ужасного несчастья, которое нечаянно навлек на нас. Он не намеревался сдаваться, не испробовав все способы выбраться из подземелья. Но разве можно было бежать из подобной тюрьмы, из могилы, что сама была похоронена под склепом, из места, предназначенного оставаться тайным и столетиями пребывавшего неведомым? Надежды нет: тот дьявольский смех араба, вероятно, будет последним земным звуком, который мы услышим.

О Боже, какой ужас! Неустанные шаги вокруг мрачной тюрьмы, наши руки, шарящие по камням, глаза, утомленные темнотой, и сердца, отягощенные безнадежностью! Мы то и дело вздрагивали, замирая от страха, когда наш шепот порождал странное эхо, и подобие наших слов возвращалось к нам, словно исходя из мертвых уст застывших мумий, столько веков пролежавших в этой холодной, темной могиле.