Ричард Чизмар - Вдовий мыс

Голосовая запись #35Б

03:12, воскресенье, 13 июля 2017 г.

(Звуки шагов, спускающихся по лестнице.)

Шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят, семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три…

Голосовая запись #36Б

03:35, воскресенье, 13 июля 2017 г.

Двести шестьдесят шесть, двести шестьдесят семь, двести шестьдесят восемь.

(Ливингстон расшаркивается, когда достигает нижнего уровня, затем поворачивается и сразу начинает подниматься обратно.)

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

…двести девяносто девять, триста, триста один, триста два, триста три, триста четыре, триста пять…

(Голос Ливингстона звучит монотонно, медленно, будто он находится под гипнозом.)

Думал, ночь никогда не закончится, это какой-то кошмар. Если мне и удалось поспать, то я этого не помню. Часы тянулись, как в лихорадочном сне. В какой-то момент я услышал, как кто-то плакал, какая-то женщина, но было слишком страшно, чтобы встать и посмотреть, в чем дело. Вскоре после этого я вроде бы увидел, как что-то пошевелилось в дверном проеме: там были смутные очертания человека, но, когда я нащупал лампу, он исчез. И еще здесь так холодно, что я весь дрожу, даже в спальнике. У меня болит все тело, а ноги грязные и истоптанные, как будто я очень много ходил босиком.

Мне нужно поесть и попить, но я слишком изможден.

Вот сейчас мне кажется, что, возможно, кто-то разыгрывает надо мной жестокую изощренную шутку. Либо этот старый говнюк Паркер, либо эта сука

— моя бывшая жена. С какой целью — понятия не имею, но что еще это может быть — тоже не знаю.

Все бутылки с водой, которые я принес вчера вечером, теперь пустые. А я точно из них не пил. Я так дрожал, что не сделал бы и глотка. Крекеры и сыр, которые я тоже взял внизу, зачерствели. Яблоки и последняя груша

— полностью сгнили. Мне нужно как-

то собраться с силами, чтобы еще раз спуститься к холодильнику. У меня пересохло во рту, даже сплюнуть не могу. В животе урчит.

Слава богу, я уже почти спустился. Еще ступенек двадцать и все.

(Затрудненное дыхание.)

Камера опять перестала работать. Я хотел взять ее, чтобы поснимать, что увижу внизу, но этим утром она даже не включилась. Я пытался несколько раз — все без толку. Так что остался только этот убогий диктофон — простите, «Сони», но идите-ка вы на хер.

(Глубокий вдох, и звук тяжелых шагов на лестнице прерывается.)

Слава богу… после всего, что случилось, я уже думал, холодильника не будет на месте.

(Открывается крышка холодильника. Шуршит лед, Ливингстон вынимает пластиковую бутылку, откручивает крышку и громко делает глоток воды, а затем слышатся яростные позывы к тошноте и звуки рвоты.)

Вся вода оказалась испорчена. Она вся соленая. Каждая долбаная бутылка! Хотя крышки закручены плотно. Это не шутка. Не розыгрыш. Это что-то… другое.

Вся еда тоже испортилась. В мясе ползают личинки. Фрукты сгнили. Хлеб весь в плесени.

Я так устал… Кажется, я теряю рассудок.

Я пробовал стучать во входную дверь, но ее никто не открыл. Ну конечно. Калитка в заборе заперта до завтрашнего утра, пока не придет старик Паркер. Потом я попытался открыть дверь металлической скобой, но она не поддалась. Я прикинул, какие еще у меня могут быть способы выбраться, но ничего не придумал. В этом месте я как в тюрьме. Подумываю о том, чтобы спустить вниз спальник, лампу и остальные вещи и продержаться до утра здесь. Потому что здесь, мне кажется, будет безопаснее.

(Сдавленный смех на заднем фоне.)

Сейчас, когда я успокоился, я хорошенько обдумал ситуацию. Дожить до утра без еды и воды я вполне могу. Я такое уже проделывал.

(Еще один взрыв смеха, который Ливингстон явно не слышит.)

Главное просто не терять голову.

(Снова смех, и затем: «Я иду, дорогая. Уже иду». Голос принадлежит мужчине, хриплый тенор с ирландским акцентом. Громкий, влажный и хриплый, он чуть захлебывается. Затем мужчина снова смеется и несколько раз влажно чмокает ртом. Ливингстон ничего этого не замечает.)