Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

Медленно, едва переставляя ноги от страха, Эмбер подкралась к ящику и быстро закрыла фигуру занавесом. Согнула колени, оторвала тяжелое вместилище от земли и немедленно содрогнулась от того, что обитательница ящика оказалась так близко к ее горлу. Отвращение к тому, что она тащила, было так велико, что Эмбер едва не уронила свою ношу. Дважды.

От ее пассажирки несло землей, смертью и вонючей пыльной тьмой, в которой она обитала целый век. Коробка источала запах дома № 82 по Эджхилл-роуд, запах тех, кто так долго лежал под его половицами и был замурован в его стенах. И зловоние истории, черной от убийств, было таким могущественным, что Эмбер как будто вновь оказалась в том старом бирмингемском доме.

Слезы застлали ей глаза, а затем покатились по щекам.

– Бензин, – едва выдавила она. – Джош, бензин. Быстро. Быстрее. Сраный бензин!

Она не была уверена, что Джош услышал, потому что он не кинулся к канистре с бензином, а стоял неподвижно, подняв руку, уставившись на ворота гаража, возможно желая стереть из памяти то, что так недавно ковыляло по подъездной дороге.

Эмбер склонилась и подцепила пальцем пластиковую ручку. Она тащила Черную Мэгги и канистру, где плескалось топливо, во внешнюю тьму, из гаража, мимо багажника своей машины, мимо боковой стены дома, по направлению к саду.

Инстинкты требовали от Эмбер унести ее прочь от дома, наружу, подальше от темноты и тесноты, которые она, кажется, предпочитала, за пределы своих владений, за задние ворота, чтобы сжечь в полях, благословленных жертвоприношением самого преданного адепта Черной Мэгги.

Джош молча следовал за ней. По крайней мере, Эмбер надеялась, что это Джош наступал ей на пятки, но слишком боялась оглядываться, чтобы убедиться.

Когда она, спотыкаясь, прошла мимо сенсоров на стенах, вокруг дома зажглись фонари. Но за границами ее участка ночь и ночные поля были обсидианово-черны и тихи, как ни одно известное ей место на земле.

Она замедлилась, а потом остановилась только в нескольких футах от проема между стеной дома и оградой выходившего на лужайку сада, когда ей показалось, что там, на залитой оранжевым светом траве, поджидала еще одна гостья. Гостья, чей голос был ей слишком хорошо знаком.

– А потом ты сказал… я сказала… я бы не… неблагоразумно… Но кто я такая… Ты, ты сказал мне… Ты поклялся… это было… что-то значило… знак… боялась, тем больше я… и теперь я знаю…

– Не смотри, Джош! Ради бога, не смотри туда! Нам нужно развести огонь. Сжечь ее. Сейчас же! Сжечь ее. Сжечь ее. Сжечь ее. Сжечь ее.

Она продолжала повторять одно и то же в этой нереальной ночи, чтобы не забыть о своих намерениях и единственной цели этого шаткого пути к залитому светом фонарей саду.

Кто-то другой встал на веранде, но Эмбер не обращала на это внимания.

– Не смотри, Джош. Пожалуйста, не смотри, – снова выкрикнула она в холодный воздух, словно накрывала огромной крышкой сосуд, где ее собственное красное безумие и белые молнии истерики мерцали и искрили посреди распадающихся мыслей.

То, что она заметила краем глаза, это белое и изможденное, голое существо, вскинувшее руки к черному небу, Джош, должно быть, разглядел лучше, потому что он начал повторять: «Что? Кто? Эмбер?», – голосом маленького ребенка.

Заговорила четвертая гостья, но Эмбер отвернулась, как только увидела бурые, кривые ноги фигуры, слишком тощей, чтобы быть живой, больше скользившей, чем шагавшей по земле в дальней части сада, как будто она кружила возле них на чудовищных ходулях, служивших ногами.

– …вовлечен… ты… ты сказал… не так просто… должна понять… Не собираюсь… Отказываюсь. Я сказала. Я сказала… не перестал… и посмотри… что случилось… свет… вообще слушаешь?

– Стоять! Немедленно. Стоять! – закричал Джош у нее за спиной.

Эмбер оставила его и повернула к воротам сада, выходившим на поля утопавшей в ночи кукурузы. Когда раздались хлопки пистолета, она только поморщилась.

– Донегал, ублюдок! – прокричал Джош где-то рядом с домом, а потом его голос стал далеким, как будто земля, на которой они стояли, стала шире, невозможно растянулась. – Донегал, стой! Или я тебя положу!

Она не поднимала глаз, смотрела на траву, на свои ноги в траве, которая была реальной и подсвеченной янтарным светом фонарей, которые были реальными и висели на стене дома, который был реальным. Она двигалась, она дышала, ее ноша была так тяжела, что руки вопили от боли и сопротивления, а пальцы начинали неметь, и это означало, что она может чувствовать, и все происходит на самом деле.