Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

Бану поискала глазами Кафара, но до конца урока он так и не появился. Они встретились потом. Бану слишком долго переодевалась, потому что по рассеянности, вызванной мучительными ощущениями, не могла найти свою одежду: туфли притаились под одним стулом, платье висело на другом, колготки уползли куда-то под скамейку. Когда она наконец укомплектовалась, в школе уже не осталось никого, кроме нескольких толстых мужчин неопределённого возраста, бравших частные уроки народных танцев.

– Не понимаю, зачем это им нужно. – Кафар стоял за дверью и смотрел, как колышется жир на одном из учеников – точь-в-точь как желеобразное тело медузы.

– Чтобы красоваться на свадьбах, – предположила Бану, которую занимал тот же вопрос.

– А ты танцуешь всё лучше. У тебя есть свой стиль.

– У меня во всём есть свой стиль.

– Да, от скромности ты не умрёшь.

– А что, были случаи?

Кафар бледно улыбнулся.

– Ты идёшь домой одна?

– Да, а что?

– Ничего. Просто подумал, вдруг тебя кто-то провожает.

– Неужели ты хочешь меня проводить?

– Хочу. Но не могу. Может, потанцуем лучше?

Бану нервно заозиралась, надеясь увидеть Веретено, но оно где-то крепко засело и не собиралось появляться.

– Лучше потом как-нибудь. – Ей внезапно опротивело это место, где, казалось, даже стены впитывали в себя мысли Бану, а затем нашёптывали их её врагам.

– Ты придёшь на юбилейную вечеринку?

– Нет. Не получается.

– Жалко, – равнодушно ответила Бану и направилась к двери. Тут из зала выскочило Веретено, и они едва не столкнулись.

– До свидания, ваше величество, – выпалила Бану. Он остался доволен.

Вечеринкой в честь тринадцатилетия школы Веретено промывало ученикам мозги уже почти месяц: ему хотелось собрать как можно больше народу (и, соответственно, как можно больше денег). Бану принялась огорчаться заранее; она даже начала морально готовить Лейлу к тому, что не придёт. Лейла ворчала и посылала подругу к чёрту: декадентские настроения Бану вызывали у неё недоумение и беспокойство. Как-то она не выдержала и сказала ей: «Любит да он тебя, больше, чем остальных учеников, что тебе ещё надо?!» Надо? Чтобы мы уснули бесконечным сном, где времени в десятки раз больше, чтобы он был со мной всем телом, всей душой, слиться в одно целое. В полуночных фантазиях Бану проложила долгий увлекательный маршрут по всему его телу, так, что ей казалось: попадись Веретено ей волею чудесного случая в руки, она сыграла бы на нём, как на флейте, ни разу не сфальшивив. По утрам, прежде чем просыпалась Бану, просыпались мечты о нём, фантомные ощущения прикосновений его тёплых мягких рук, на мгновения заставлявшие забыть о непрекращающейся боли, которая пробуждалась сразу вслед за Бану, и день её проходил в дурмане. Потом она приходила на сальсу – приближаясь к школе, она чувствовала тошноту, вызванную иррациональным страхом. Чувствуя, что её болезнь прогрессирует, Бану, однако, ничего не могла с этим поделать. Даже само Веретено не могло утолить этой жажды – чем больше внимания он уделял ей, тем больше ей хотелось.

– Я теперь понимаю, что чувствует самка богомола, пожирающая своего самца. Это она не по злобе и даже не из-за нужды в белке. Это от всепоглощающей любви. Всепоглощающей… в прямом смысле. Единственный способ полностью завладеть своим возлюбленным – сожрать его, – выдала однажды Бану.

– О, ты меня пугаешь! – воскликнула Лейла, зловеще усмехаясь. – Только не посвящай Веретено мюэллима в свои открытия.

– Он недостаточно тонок для этого.

– Зато достаточно толст, чтобы его съесть, – пошутила Лейла.

А сама Бану худела не по дням, а по часам. Аппетит она давно потеряла, но всё же заставляла себя есть не меньше, чем прежде. Это не помогло ей – сначала она рассталась со своими бывшими, некогда вполне пышными формами, затем по-эльфийски тонкое тело начало приобретать пугающее сходство с фотографиями из пропагандистских статей о нервной анорексии. Тогда она решила не мучить себя понапрасну и почти перестала есть.

Лейле всё же удалось уговорить свою печальную подругу пойти на вечеринку, но Бану, твёрдо решившая быть несчастной в этот вечер, сидела на диванчике, прижавшись к стене и баюкая свой живот, и отказывала всем, кто пытался с ней потанцевать. Она даже не стала переодевать туфли. Весть о том, что Бану не танцует, распространилась быстро, и даже как будто без помощи слов: скоро её совсем перестали приглашать. Веселье шло полным ходом и без Бану. Веретено нарочно устроило вечеринку в ресторане нового дорогого отеля, куда приходило много народу, особенно иностранцев – оно делало рекламу своей школе, демонстрируя своих учеников, как породистых собачек на выставке. Облокотившиеся на барную стойку белобрысые англичане с довольными улыбками наблюдали, как танцуют пары, мелькают голые ноги и задираются юбки. Бану, всю жизнь питавшая слабость к блондинам, рассматривала их и вдруг заметила одного в инвалидной коляске. Ей почему-то стало стыдно перед ним за весь их танцевальный клуб разом, хотя этот человек улыбался и выглядел вполне бодрым и довольным.