Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

– А если света нет? – Фатьма, напротив, относилась в технике с недоверием (взаимным, надо сказать). Подаренные надень рождения тостер и микроволновка пылились в кладовой, потому что у Фатьмы никак не доходили руки сплавить их кому-нибудь.

– У нас тоже электрическая была, – вмешалась третья подруга. – Мы её только поставили, и в тот же вечер к нам гости пришли, мой дядя и его жена. Она на нашу плиту посмотрела такая и говорит: «Какая у вас новая плита хорошая!» И тут такой звук – крррр! – смотрим: прямо по стеклу трещина такая огромная пошла. Ну и глаз у этой тётки!

– Я слышала, стекло на всех этих приборах иногда взрывается само собой, – сказала Фатьма, как бы оправдываясь за свой страх перед электрическими чайниками, плитами и иже с ними. – Не слышали? У Гюльки один раз стекло на весах взорвалось, осколки по всей комнате, хорошо, что её собачки рядом не было!

– Гюльку разве стекло выдержит?! – воскликнула Аделя, и все женщины засмеялись. На покрытой тёмными пятнами белой стене заплясали тёплые жёлтые отсветы.

– Дети развели костёр. Идёмте прыгать, а потом чай попьём.

В центре маленького двора заканчивали свой век старые венские стулья, трещали доски, украденные детьми с близлежащих строек, чьи-то старые школьные тетради выгибались и показывали своё содержимое, прежде чем превратиться в облака хрупкого пепла, осыпавшегося и исчезавшего в самом сердце костра, где зарождался новый год. Подтянув юбку, Фатьма ловко перемахнула через костёр, оставив в ушедшем году все беды и болезни. Они едва уговорили весёлую толстушку Аделю прыгнуть, потому что она была неуклюжая, да ещё и оделась в синтетику. Под конец высокое сооружение из дерева развалилось, и Аделя всё-таки сумела переступить через тлеющую доску, оказавшуюся с краю. После этого Фатьма и её гостьи вернулись в дом, где воздали должное кулинарному искусству Фатьмы с таким воодушевлением, что на некоторых юбках разошлись замки. А сама Фатьма вдруг вспомнила о своей покойной племяннице и погрустнела. «Это ещё не конец», – подумала она. Во дворе умирающее пламя выстрелило в ночное небо снопом искр, повешенная на протянутой поперёк двора верёвке мокрая простыня вдруг занялась ярким пламенем, и ночь оживили вопли изумлённых женщин.

Уже восемь лет Бану не прыгала через костёр. Ей казалось, она непременно обрушится прямо в объятья огня и он продолжит то, что с успехом начала любовь: Бану сгорит дотла, и ветер развеет её прах, который потом попадёт в нос Веретену, и оно будет чихать, но так её и не вспомнит. Она робко притулилась у края большого костра, через который легко прыгали парни моложе её, и смотрела на шевелящиеся тени. Тут с бульвара понеслись завывания эстрадных звёзд – там соорудили сцену, и народ валом повалил отмечать праздник в городе. Наутро весь бульвар был устлан ковром из кульков и бумажек, а уборщики среди мусора находили обронённые кем-то в толпе деньги и радовались. Каспий отступил так, что открывшейся полосы песка хватило бы на добрый пляж, и люди с интересом перегибались через ограждение, чтобы посмотреть, что есть на морском дне. На дне в изобилии встречались стеклянные бутылки, но писем в них не было – только песок.

Не побоявшись праздничной толпы, Бану вышла прогуляться. Она надела новое кашемировое пальто, белое, как сахар, и перчатки длиной до локтя. Любуясь на своё отражение в витринах, Бану шествовала по городу, словно величественный крейсер, и все смотрели на неё, кто с восхищением, а кто с завистью, но в действительности прогулка была шествием Титаника, и сама Бану прекрасно об этом знала. Её тянуло в сторону школы танцев, как преступника на место преступления. Она едва сдержала себя, чтобы не отправиться туда, не встать перед окном и не смотреть, как Веретено ведёт свои народные танцы. Проходя мимо магазина, Бану подумала, что неплохо бы купить плитку шоколада, но вовремя спохватилась, что больше не любит сладкое, да и солёное тоже: с некоторых пор её тошнило от любой еды.

Во дворе, уставленном припаркованными машинами, пройти к подъезду, в котором жила Бану, можно было только мимо кострища, скалившегося обугленными ветвями. На этом месте жгли праздничный огонь уже много лет подряд, асфальт здесь сгорел, образовав довольно внушительных размеров впадину. Лавируя между машин, стараясь не запачкать пальто о грязные дверцы, Бану пробиралась к дому, но у кострища её нога вдруг поехала, как на льду, и Бану со всего размаху влетела в угли, подняв тучу пепла.