Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

В доме с синей крышей, который Михей почему-то считал теперь своим, его встретило безумное количество меха и отвратительный запах: смесь нафталина и полыни с лёгкой, но навязчивой ноткой разложения. Всё вокруг было покрыто бобровыми шкурами — пол, стены, стулья, кресла, диваны и кровать. На одной из стен висели десятки бобровых голов, с одинаковыми стеклянными глазами и желтой эпоксидной смолой на зубах. Прибитые к стене половинки грызунов походили на стаю уродливых птиц, врезавшихся в дом и пробивших его насквозь с обратной стороны.

Михей ни разу не был в доме Баклана — тот не звал, объясняя это недомоганием своей жены. Это была чистая правда — она постоянно чем-то болела. Однажды видели, как в дом с синей крышей наведывался врач, но долго в доме не выдержал. Вышел хмурый и с уродливым чучелом бобра, которое потом нашли в канаве на выезде из деревни. В нём завелись черви, и мальчишки таскали чучело на палке, пугая девчонок шевелящейся от личинок шкурой.

Так Баклан разочаровался во врачах.

Ужас Михея состоял в том, что он смотрел на жизнь Баклана изнутри, и, кажется, теперь сам стал им. И сейчас, когда он, Баклан, вернулся домой, его тело распирает от похоти. Жадной, неконтролируемой страсти овладеть хоть какой-нибудь женщиной. Именно женщиной, живой, мягкой и теплой.

Он идёт в спальню к жене и, тяжело дыша, встаёт перед кроватью. Она бледная и спит, рядом стоит ночной горшок, от которого воняет старой мочой и свежим калом. Михей-Баклан приближается, а сам едва сдерживает рвотные позывы. Он пьян и хочет женщину, но его жена…

Он морщится от подступившей из желудка кислоты и с диким рёвом выметается прочь. Хлопает дверью, опрокидывает стулья, обрывает занавески, наконец вырывается во двор, на дорогу, но и там никого! Тишина и безветрие. Страсть выедает его изнутри, острое всегда действует на него именно так — он ненавидит весь мир: себя, хреновую настойку, жгучий перец, Михея, мужиков, жену, пустую улицу и всех женщин, которые так подло попрятались от него в этот решительный час.

Михей-Баклан возвращается домой и отпирает сарай, где хранятся цепи и капканы. Он выбирает один, самый большой и самый тяжелый, и начинает готовить. Рано или поздно он поймает одну из них, и сделает с ней то, что захочет. О-о да… уж он-то сделает… она будет визжать от удовольствия. Он вертит в руке огромный капкан — немного старый, который надо проверить. Идёт в спальню к жене, кладёт на пол и разводит в стороны черные дуги, устанавливает сторожок, снимает с пружин предохранительные крючки. Готово.

Всё это происходит будто в тумане, ему чудится утренний лес, поваленные в плотину деревья, островок из наваленных веток посреди пруда — жилище бобров. Он видит это в блестящей тарелочке на дне распахнутой пасти капкана. Она ровная и гладкая, в ней, как в зеркале отражается его лицо. Он присматривается, наклоняется, хочет протереть рукавом…

Баклан в отражении качает головой — не надо.

Михей-Баклан замирает.

Отражение начинает меняться, с лицом происходят необъяснимые метаморфозы: брови ползут гусеницами на нос, сливаются в блестящего жука, тот раздвигает полированный панцирь и расправляет полупрозрачную мембрану крыльев в очки. Проседь на бороде зеленеет и превращается в траву, покрывает всё лицо ниже носа, на ней вырастает цветок, который распустившись превращается в губы.

— Теперь ты понял тяжесть чужой шкуры, — говорит отражение, не останавливая странные метаморфозы, — и готов к самому главному.

Губы отцвели и превратились в вытянутый плод, который затем съели розовые черви, — всем этим лицо говорило по очереди. Очки расползлись по ушам, рассыпались на пчел, забрались в волосы и пролились оттуда дождём тончайших паутинок, с крохотным паучком на каждой — постепенно лицо стало похоже на Катюхино, а зеркальная тарелочка капкана разрослась в заснеженное поле.

Михей-Катюха поправляет упавшую на лицо челочку и торопливо прячет в варежке ладонь. Кусачий мороз. Она идет через всю деревню на другой её край, по дороге от леса. Подходит к калитке с номером «2», за которой кутается в снег ухоженный домик с дымящейся кирпичной трубой.

Это дом Ерёмы.

Внутри Катюху встречают дети. Она нежно смотрит на них, и в душе у неё разгорается огонёк материнской любви. В его детях она видит черты родителей: разрез глаз, форма носа, ушей, манера говорить — но всё это чужое. А ей нужно своё.

В этот миг Михей отделяется от Катюхи. Он, кажется, всё понял и мчится домой. Врывается в форточку и оказывается в спальне. Здесь летняя ночь. На кровати сопит Катюха, а рядом с ней лежит Михей. Его глаза открыты. Михей подплывает к себе и заглядывает в глаза. Он смотрит сам на себя из двух мест одновременно: с кровати на загадочную тень, чьи брови ползают по лицу мокрицами, и тенью на человека, застывшего в оцепенении на кровати.